– У меня были при себе ваши работы… небольшие сочинения всех… притом лучшие. Я не мог упустить возможности показать их епископу и, говоря по правде, находясь с ним, только об этом и думал. При первой же возможности я достал вот это сочинение Маргарет. Епископ прочел его и уставился на меня. «Это написала девочка?!» – изумленно произнес он. «Моя дочь Маргарет», – небрежно ответил я. «Сколько же ей лет?» – «Всего тринадцать». И, дорогая моя, епископ, как и Реджиналд Поул, не поверил бы, если бы я не дал честного слова. Он перечел сочинение несколько раз. Взволнованно заходил по комнате, потом отпер ящик стола и достал вот это.

Все с любопытством окружили его.

– Папа, это что? – спросил Джек.

– Золотая монета, сынок, из Португалии.

– Дорогая?

– Конечно. Епископ сказал: «Передайте ее своей дочери с моими поздравлениями и наилучшими пожеланиями, поскольку я впервые вижу подобную работу человека такого возраста. Пусть она хранит эту монету, поглядывает на нее и готовится стать замечательной ученой. Я знаю, ей это удастся». Я не брал ее. Но чем больше я отказывался, тем сильнее епископ настаивал.

– Папа, а почему ты не хотел ее брать? – спросила Айли.

– Потому что, дочка, я хотел показать ему и работы других. Но как? Он счел бы, что я выпрашиваю у него еще золотых монет. Я редко бывал так разочарован. Мне хотелось сказать: «У меня пять умных дочерей и один умный сын, я хочу, чтобы вы знали, как они умны». Но разве я мог?

Все засмеялись, потому что в эту минуту он походил на ребенка – на маленького мальчишку, лишенного, как сказала Маргарет, удовольствия.

– Ну как, Мег, нравится тебе твоя монета?

– Нет, папа. Глядя на нее, я буду всякий раз вспоминать, что она принесла тебе разочарование. – Девочка обняла его за шею и поцеловала. – Папа, не надо так гордиться своими детьми. Ведь гордыня – один из смертных грехов. Я напишу для тебя стихи – об отце, впавшем в грех гордыни.

– Ладно, Мег, буду ждать их появления. Они загладят разочарование, доставленное мне епископом.

Вечерами они собирались, беседовали и читали, иногда пели. Томас немного научил петь и Алису. Поначалу она противилась. Заявляла, что слишком стара поступать в его школу. Неужели он не способен думать больше ни о чем, кроме учения и преподавания? За латынь она не возьмется. А греческий – так ничего более языческого и представить нельзя.

Томас обнял ее и вкрадчиво попросил:

– Ну-ну, Алиса. Попробуй. Голос у тебя замечательный. Ты станешь нашей певчей птичкой.

– Никогда не слышала такого вздора! – заявила она. Однако принялась напевать за шитьем, пробуя голос; все поняли, что со временем она присоединится к ним; так и вышло.

Маргарет чувствовала, что в течение того года она полюбила отца еще больше – настолько, по ее словам, что, кажется, раньше не испытывала к нему никакой любви.

«Утопия» помогла ей глубже разобраться в отце. Благодаря этой книге девочка поняла его стремление к совершенству.

– Я горжусь тобой, папа, – сказала она, – так же сильно, как ты своими детьми. Кажется, мы оба очень гордые. А больше всего мне нравится твоя веротерпимость. – И процитировала: – «Полководец Утоп объявил нерушимым, что каждому дозволяется следовать какой угодно религии; если же кто-нибудь станет обращать в свою религию также и других, то он может это делать спокойно и рассудительно, с помощью доводов, не злобствуя при этом против прочих религий…» Мне нравятся взгляды Утопа на вопросы веры. Я нахожу их вполне разумными.

– Да, Мег, как прекрасен был бы мир, если б можно было внушить их людям.

Однажды Томас сказал ей:

– Милая дочь, я хочу обсудить с тобой один вопрос. Дело касается только нас. И не надо, чтобы кто-то еще знал о нем.

– Да, папа?

– Мег, ты знаешь, некогда мне хотелось уйти в монастырь, и, как ни странно, монашеская жизнь до сих пор меня привлекает.

– Что? Ты хочешь покинуть нас и поселиться в келье?

– Нет, ни за что! Ты ведь мне дороже всего мира… ты… одна ты – не считая других членов семьи. Когда Колет был моим исповедником, я однажды сказал ему, что жаден. Мне хотелось вести две жизни; видно, Мег, человек я рискованный, потому что хочу жить этими жизнями одновременно. Живя с вами здесь, я счастлив, и все же мне хочется быть монахом. Думаю, мы должны быть счастливы, праведная жизнь не значит печальная, и вместе с тем я придерживаюсь тех обычаев, которым следовал в Чартерхаузе.

Томас расстегнул воротник и распахнул камзол.

– Папа! – прошептала девочка. – Власяница!

– Да, Маргарет. Власяница, она смиряет плоть. Приучает человека к страданию и стойкости. Мег, это наша тайна.

– Я сохраню ее, папа. Он внезапно рассмеялся.

– А не сделаешь ли ты еще кое-что? Не выстираешь ли власяницу… тайком?

– Выстираю, конечно.

– Спасибо, Мег. Я больше никому не мог бы доверить эту тайну с уверенностью, что меня поймут.

– Ты можешь доверять мне все… как и я тебе.