– Так же, как отца? – спросила Сесили.

– Нет, совсем по-другому. С отцом он серьезен. Отец прежде всего государственный деятель, а потом придворный. Джордж Болейн наоборот.

– Но все же они оба поэты.

– Жаль, Сесили, что ты не видела Джорджа. Ты бы в него влюбилась. Уверяю тебя.

И это легкомысленное существо продолжало описывать балы и банкеты, платья и драгоценные камни, давая понять, что наслаждается жизнью, хоть и тоскует по дому.

А Маргарет? Она тоже была счастлива, но к счастью примешивалось беспокойство. Постоянно боялась, что между Уиллом и отцом возникнут разногласия. Она читала вместе с мужем, запасалась доводами, которые могла в случае необходимости выложить отцу. Готовилась и к тем доводам, которые выложит отец Уиллу.

Кто из них прав? Маргарет, изучавшая ради отца и Уилла обе точки зрения, не могла ответить на этот вопрос.

Наступил день, когда Уилл не вернулся домой. Маргарет знала, что он собирался навестить друзей. Это были главным образом торговцы, как англичане, так и немцы из ганзейских портов. Уилл часто посещал дома этих людей, где они собирались, устраивали чтения и обсуждали лютеранские доктрины.

Ужин окончился, однако Уилл не появлялся.

На вопросы членов семьи Маргарет отвечала:

– У него какие-то дела в Сити, я знала, что он задержится.

Однако Мег испугалась, она всегда боялась в подобных случаях, зная, что с тех пор, как король стал «защитником веры», ересь в Англии считается преступлением.

Она пошла в спальню, которую делила теперь с мужем, и просидела у окна всю ночь. Но он не возвращался.

Томас вошел в маленький потайной кабинет кардинала, примыкающий к его великолепной палате Совета.

Вид у Вулси был серьезным. Он сказал:

– Меня беспокоит ваш зять.

Томас изумился. Как мог кардинал интересоваться незначительными Уиллом Ропером или Джайлсом Эллингтоном?

– Ропер, – пояснил Вулси. – Его застали с еретиками в доме одного лондонского торговца.

– Что? Уилли Ропера… с еретиками!

– Похоже, что так. К тому же, он дерзок. Заявляет, что придерживается веры этих людей и, будь у него такая возможность, он заявил бы о своей вере с кафедры.

– Но мне с трудом верится. Вы… вы знаете это наверняка?

Вулси мрачно кивнул.

– Прискорбное дело. Еретик – зять члена королевского Совета. Нельзя, чтобы это стало известно, мастер Мор.

– Милорд кардинал, я не понимаю. Мне кажется невозможным в это поверить. Где он сейчас?

– Вне всякого сомнения, у вас в доме, куда я его отправил. Друзья вашего зятя понесут наказание… суровое. Но что касается мужа вашей дочери… я отправил его домой и велел впредь быть осторожным.

– То есть… он повинен в ереси так же, как остальные? Вулси кивнул.

– В таком случае, милорд, не следует ли его судить вместе со всеми?

Канцлер-кардинал, столп семейственности, чьи незаконные дети занимали должности, исполнять которые не способны были по возрасту, снисходительно улыбнулся своему помощнику.

– Зятя заместителя казначея! Ни в коем случае!

– И поэтому он останется безнаказанным, а другие пострадают?

– Оставьте, мастер Мор. Мы закроем это дело. Но прошу вас, смотрите, чтобы в будущем не повторилось ничего подобного.

Томас расхаживал взад-вперед по своей комнате. Уилл… еретик! Муж любимой дочери! А он ничего об этом не знал. Знала ли Маргарет?

После словесной битвы с Лютером в жизнь Томаса Мора вошло новое чувство. Он не представлял, что способен на столь жгучую ненависть, какую ощущал к этому монаху и его последователям. И он, и Маргарет изумились глубине этого чувства. Откуда оно у него? Дочь справедливо напомнила ему, что они с Эразмом говорили о пороках церкви, с которыми нужно покончить, справедливо напомнила, что в идеальном государстве он видел свободу мнений. Почему же тогда он так внезапно переменился, потерял свою мягкость, способность понимать других, не разделяющих его взгляды? Верил ли он, что Мартин Лютер, монах, рискнувший жизнью, отдающий свою пламенную энергию реформации старой религии, действительно негодяй?

Когда Томас писал «Утопию», ему представлялось государство, управляемое мудрыми людьми. Но, воображая себе будущее, он не сомневался, что такая решительная перемена, какую предлагал Лютер, может принести только бедствия и кровопролитие, уничтожение института, пусть не идеального, но имеющего корни в праведности. Казалось, Лютер хочет уничтожить католическую церковь, погубив при этом таких столь же решительных людей, как он сам, а затем воздвигнуть на ее месте другое здание, еще не испробованное, и оно, Томас в этом не сомневался, будет обладать всеми недостатками, какие присущи сейчас католической церкви.