–  Вот, называется, и поговорили. Зачем вы так? Такой солидный человек, а ведете себя, как Бухавец. Мы здесь все в толк взять не можем, зачем вам этот спившийся мент?

–  Боюсь, так и не поймете.

–  Да бросьте! Его из милиции выгнали, жена его бросила, а вы… Защищаете, себя губите. Не стоит он этого. Такая уважаемая газета - у меня родители ее всю жизнь выписывают, а связались с этим Бухавцом. Жалко! Давайте ваш пропуск, я сам вас провожу до выхода.

Мы снова шли извилистыми коридорами. На одном из поворотов, в глубине аппендикса, я заметил знакомую сутулую спину. Ошибиться я не мог: ко мне спиной стоял, оживленно беседуя с двумя людьми в штатском, не кто иной, как секретарь областной журналистской организации Николай

Степанович Полозьев. "Тоже таскают беднягу", - пожалел я его. Но тут же меня оглушила догадка: "Господи, вот почему Союз журналистов до сих пор не выступил с заявлением по поводу произвола над нашей газетой!"

–  Нельзя ли побыстрей, сынок?
– попросил я следователя. Он посмотрел на меня, как на больного.

–  Что же с нами происходит?
– сказал я ему.
– Куда, брат, катимся? Вышел на улицу. Элегические пушкинские снежинки тихо кружились и

нежно таяли, попав на губы и ресницы. Захотелось напиться. Провалиться, забыться - пропади все пропадом! Ну а дальше что? Давным-давно это все мы уже проходили - от себя не сбежишь. Нет, не дождутся! А посему съез-жу-ка я лучше к маме.

* * *

В больничных дверях лоб в лоб столкнулся с Леней Ковалевым.

–  А я к тебе собирался, - обрадовался он.
– Разговор есть. Выйдем на улицу.

Мы удалились в глубь двора, нашли старую полуразрушенную скамейку. Я устроился на ее спинке, Леня по зэковской своей привычке сел напротив на корточки.

–  Ну и что ты здесь делаешь? Заболел?
– спросил я его.

–  Обследуюсь. Ломать что-то стало старого каторжанина. Странный он был человек, этот Леня. Странный - от слова странник,

странствующий по нашему запутанному веку. Полтора десятка лет из своих пятидесяти провел он в тюрьмах и лагерях, будучи видным антисоветчиком. Встречались мы с ним изредка. Он возникал внезапно, как и исчезал. А когда вдруг заходил в редакцию, то обязательно за кого-то хлопотал, кому-то пытался помочь. Он всегда был полон идей, перманентно создавал какие-то партии, организовывал какие-то общества, которые потом сам и разваливал своей бескомпромиссностью и нежеланием ладить с сильными мира сего. У него был комплекс несправедливости, вот он и ругал вечно власть - и ту, и эту. Всякую власть он считал источником несправедливости, поэтому уже в новую демократическую эпоху успел попариться на нарах.

–  Ну, говори, - попросил я Леню.

–  Помнишь, ты как-то говорил, что клево было бы взять интервью у

Тунгуса? Я могу познакомить тебя с ним.

–  С кем, с кем? С вором?

–  Ну да, законником. Иваном Лукичом Миковым.

–  Ты чего, Леха? Только сейчас мне с ворами в законе и встречаться! Ты разве не в курсе, что у нас в редакции творится?

–  Наслышан. Но одно другому не мешает. Ты же журналист, вспомни Гиляровского.

–  Интервью гарантируешь?

–  Попробую. Но мне кажется, у него к тебе тема более интересная, нынешних ваших проблем касаемая.

–  Уговорил.

–  Лады. Он приглашает завтра на обед в ресторан "Мираж".

–  Нет. Встретимся у меня в кабинете.

–  Без проблем. Пусть посмотрит, где делают газету. Ну, я побег. Пока…

–  Постой, Леня, один вопрос. Откуда ты его так близко знаешь?

–  Попарься с мое.

–  Спасибо, не хочется.

–  Тогда до завтра. Бывай!

* * *

Настроение у мамы было боевое.

–  Купи костыли, - попросила она, - скоро выпишут. Доктор сказал, что правильно срастается. Только вот нога покороче стала.

–  Не горе, Сергеевна, - подала голос старуха с койки напротив.
– Радуйся, что на ходу.

–  А я и радуюсь. Чего мне плакать?

–  Я и смотрю - хорошо тебе, Сергеевна. На дню не раз кто-нибудь да наведывает: то сыновья, то снохи со внуками.

–  А думаешь, легко было их всех поднять: обуть, одеть, накормить? Тут уж не до сна, не до гулянок разных. Да и носить-то толком ничего и не нашивала - в одной юбке, в сарафане одном годами ходила. Ладно, Петровна, подожди пока с комментариями, дай с сыном поговорить.

Смотрю, мать у меня здесь в авторитете - тетка сразу умолкла, обидчиво поджав губы. А ушки все равно у старой на макушке, глазками так и зыркает.

–  Отца не забывайте, - сказала мама, - он ведь у меня ни к чему не приспособлен - ни сварить себе, ни постирать…

–  Сама виновата, - засмеялся я.
– Избаловала.

–  И то правда, винить некого.

–  Не переживай, под присмотром он. А скоро и вовсе встретитесь. Завтра мы его привезем - в раковой больнице очередь подошла для обследования. А дом ваш, наверное, придется продать.