Как помочь старшему товарищу? Мерой пресечения может быть только усекновение. Иначе, – "острием против острия".

На столе у Шастри стандартная линейка. Раз в полгода нам их приносят с институтского склада. Тридцатисантиметровая деревянная линейка не причинит большой беды. Может и будет немного неприятно, но по иному человека не вернуть в науку.

Шастри вновь вплотную приблизился к Кэт. Фюрера и Еву Браун разделяли считанные миллиметры. В следующее мгновение может быть непоправимо поздно.

"Сейчас или никогда". – подумал я и принял решение об оказании братской помощи.

Я поднял линейку и в один шаг оказался рядом с фюрером.

Тихонечко, но резко, я коснулся деревяшкой кончика вздыбившейся плоти Шастри: "Не балуй!". Озорник охнул, заскулил и, согнувшись в три погибели, попятился от Кэт.

– Работай! – сказал я ему.

– Что? Опять! – нахмурился Руфа. – Нурхан, ты, когда прекратишь устраивать балаган?

– Он больше не будет, – я встал на защиту Шастри.

Фюрер сидел за столом в молчании. Я тронул его за плечо.

– Правда, больше не будешь?

Он ничего не ответил.

– Бек, ему же больно, – пожалел Шастри Муля.

– А ты думаешь, мне не больно смотреть, как наш товарищ не может справиться с детской болезнью левизны в коммунизме?

– Правильно сделал, – Руфа всегда за меня. – Нечего к замужним женщинам приставать. Правда, Карлуша?

– Правда, – сказала экономист планового отдела. Она поднялась и вышла из комнаты.

Жди меня…

В пьесе Корнейчука "Фронт" из всех персонажей самая примечательная фамилия у начальника разведки фронта. Фамилия разведчика – Удивительный. Полковник Удивительный по ходу пьесы много раз вводил в заблуждение командующего фронтом Горлова, активно вредил нерасторопностью командарму Огневу.

Ситок в разговоре часто дезориентирует собеседника восклицанием:

"Удивляется вопрос!", при всем этом никогда не потрудится задуматься, от чего и почему у нее удивляется вопрос.

Директор института Минсельхоза Жумекен Балабаев в прошлом заместитель председателя облисполкома и муж ее дальней родственницы

Малкен – трогательно глуповат.

– Мама, – как-то спросил я, – почему твой зять Жумекен тупой?

На этот раз вопрос у Ситка не удивился и она, не задумываясь, ответила:

– Жумекен казахскую школу окончил.

Сказала мама так, не потому что иногда не думает, что говорит.

Человек, как она сама про себя говорит, – объективный, прямой – и, уважая Балабаева за внимание и регулярные подарки, искренне полагает, будто непосредственность ее зятя и в самом деле могла быть в свое время отрегулирована посещением русской школы. Матушка закончила два класса казахской школы в Акмолинске, может, поэтому и перегнула с фантазиями про русскую школу, в которой и без Жумекена

Балабаева своих баранов хватает. Что до самих русских, то мама не заблуждалась насчет русских, не считала русских шибко умными людьми.

Сила русских, по ее мнению, в другом.

Удивлялся у матушки вопрос от ума евреев. Про них она говорила просто и без затей: "Жебрейлар – башкастые".

Морис Симашко приходил к нам один раз. Было это, когда папа работал директором Литфонда. Отец болел и Морис Давидович заехал завизировать заявление на безвозвратную ссуду.

Симашко одно время был известен и за пределами Казахстана. Он хорошо начинал, в 58-м и 60-м его повести печатал "Новый мир", книги его издавались во Франции, переводились на английский, японский, португальский, польский, венгерский языки. Много было у Мориса

Давидовича вещей, про которые читатели говорили: "Живо, увлекательно".

Симашко удивил меня. Ростом. Симашко очень маленький. У мамы, однако, вопрос удивился от головы Мориса Давидовича. Ситок раскатывала на кухне тесто и, увидев, как писатель вышел из кабинета отца, тормознула Симашко:

– Морис, дорогой!

– Да, Александра Самсоновна. – Симашко застыл в дверном проеме на кухню.

– Зайди.

Симашко шагнул на кухню и мама покачала головой:

– Какой у тебя Морис, башка!

У Симашко размером голова не меньше, чем у ее подруги Маркизы.

Головкой подружки мама тем не менее не восторгалась, а тут…

– Что сейчас пишешь, Морис?

– Вещь одну заканчиваю, Александра Самсоновна, – неопределенно ответил писатель.

Матушка пару раз крутнула скалкой по тесту, и, бросив взгляд на папку, которую Симашко не выпускал из рук, вновь перевела взор на голову писателя:

– Пиши, пиши, Морис! Ты – башкастый. С такой огромный башка надо писать!

Морис Давидович не знал, что говорить. С одной стороны ему было неловко за башку, с другой – восхищение жены директора Литфонда было неподдельным, искренним, так что писателю ничего не оставалось, как сказать: "Спасибо, Александра Самсоновна".