– Та-ак…, – И.Х. не знал, как от меня отделаться.

– Если так, то почему бы вам как следует не взяться за изучение казахского языка? – спросил я и посоветовал. – Для полного исправления вашей сущности, думаю, вам же лучше будет, как проснетесь, с утра брать домбру и петь на казахском песни Джамбула.

А мы будем вас контролировать. Договорились?

Из рук Озолинга выпал портфель. Зяма поднял его. С портфелем под мышкой И.Х. выбежал из комнаты.

Через полчаса заявился Шастри.

– Ты что это деда стращаешь!

– Пошутил я.

– Иван Хрстофорович перепугался. Говорит: он, что, в своем уме?

Я, говорит, никогда ничего плохого про казахов не говорил.

– Может и не говорил. Но я то чувствую, что он о нас думает.

– Мало ли что человек про кого думает. Брось.

– Не твое дело. Передай ему: будет ябедничать, я ему еще не такой

"дранг нах остен" устрою. Преступления нацизма срока давности не имеют.

– Ладно тебе. Горбатого могила исправит.

Будь Озолинг помоложе и покрепче, обратка за контрудар в

Померании не получилась бы. Сталин изверг, но все равно, сдается мне, И.Х. рано выпустили. А если бы штурм Зееловских высот сорвался?

Не беда. Придумал бы что-нибудь другое.

Ю Си

Почти как…

В тот день проснулся рано и долго лежал. Лежал, думал и вспоминал. Вспомнил и том, что Гау вчера объявила: "Послезавтра из

Уральска возвращаются родители". Помнится, еще я подумал: "Ну и что?

Ничего страшного". Не успел подумать, что так вот непонятно для чего зря я себя успокаиваю, как вдруг почувствовал: что-то со мной произошло. То ли передернула моментально исчезнувшая судорога, то ли что-то отпустило меня. Переменилось настроение.

Я выбросился из кровати и побежал в ванную.

Если долго мучиться, что-нибудь получится. Суетные ухищрения может и мало в чем результативны, но всякое деяние всегда лучше бесплодного причитания над горемычностью участи.

Кому возносить хвалу, – миссис Вандербильт или самому Полу

Маккартни, – не знаю, но только в том, что кто-то в последний момент пришел на помощь – сомнений нет.

… Свет выключен. Гау привычно разделась. Из форточки тянуло холодом.

– Поднялся ветер, – сказала Гау.

– Может закрыть форточку?

– Как хочешь.

– Закрою, – сказал я и потянулся к окну.

Я дотронулся до форточки и тут случилось то, о чем я давно успел позабыть. Тот самый недоумок, от которого я натерпелся за двенадцать лет столько, что и рассказывать скучно, взял да и сам по себе, без всяких уговоров, восстал из безжизненного забытья.

– Гау, смотри! – закричал я. – Он встал.

– Ой! Как он хорошо встал! – Гау хлопала в ладоши.

Но это было еще не все. Недоумок поднялся так, что пролилась первая кровь.

Дело в том, что мусульманин я по рождению, но положенный обряд посвящения в правоверные в свое время не прошел. От припоздавшего пробуждения край плоти порвался.

Гау переполошилась. Я побежал в ванную. Она за мной.

– Отложим до завтра.

– Но завтра приезжают родители.

– Придешь после занятий ко мне домой.

На трамвайной остановке никого. В центре города жгли листья. Дым, увлекаемый ветром, стелился над трамвайными проводами и уходил в темное небо, по которому медленно плыли синие облака.

Только что я одержал победу над импотенцией. В том, что завтра у меня с Гау все получится, я не сомневался. Доннер веттер! Победить собственное бессилие можно. Надо только сильно хотеть. Хотеть даже тогда когда хотеть никак не хочется. Хотеть через силу, через не могу и через не хочу.

Я другими глазами глядел на небо, на фонари. Я полной грудью вдыхал дым от листьев и думал о том, что наконец-то начинается нормальная, как у всех, жизнь. При всем этом я успел позабыть о вчерашней тоске и не слишком то и радовался, считая, что произошло то, что когда-нибудь и должно было непременно произойти.

День Конституции

Шефа дома нет двое суток. Вечером следующего дня родители с

Ситкой Чарли ушли к Какимжановым.

Гау пришла в девятом часу.

– Кушать будешь?

– Потом.

Потом так потом.

… Мы лежали и молчали. Все произошло быстро и суматошно.

Громоподобный треск разорвал тишину вечера. "Ур-ра- Ур-ра!".

Ожила и зашлась в радостном крике окрестная детвора. Ба-бах!

Прогремел новый залп.

– Что там?

– Салют.

– В честь чего?