– То, что произошло в вашей семье, это страшно, – сказал корреспондент. – Но… – Мацкевич еще хотел что-то сказать, но замолчал.

"Но никому до вас дела нет". – про себя я закончил за него.

Ида Борисовна пришла к папе заверять какие-то бумаги. Зашла к нему в спальню, папа поставил подпись под документом и она задержалась для разговора с мамой. В прошлом Красильщикова практикующий юрист, работала судьей, адвокатом.

– Возьмите на себя доверенность от Александры Самсоновны, – сказала Ида Борисовна.- Выступать в Верховном суде должны вы.

Добивайтесь расстрела. Я составлю кассационную жалобу.

Красильщикова в минуту поймала суть дела и в кассации выделила:

"Бисембаев был не один…".

Рассуждала она не только как юрист.

– Мать, потерявшая сына от руки законченного мерзавца, никогда и ни в чем не найдет себе утешения. В вашем положении тем более.

Поэтому и следует добиваться расстрела. Дело тут не только в том, что Нуртас ваш сын и брат. Непоправимый урон нанесен семье, вся дальнейшая жизнь отравлена несправедливой позицией прокуратуры. Вот почему только исключительная мера заставит считаться с вашей семьей.

Так что не сомневайтесь. Ваше дело правое.

"Московских газетчиков не проймешь. – подумал я. – Надо попробовать действовать через ЦК". Я отнес копию жалобы в прокуратуру Зинаиде Петровне, маме Олежки Жукова. Через день она позвонила:

– Я дала почитать Владимирову, – сказала Зинаида Петровна.
–

Владислав Васильевич сказал, что ознакомит с жалобой Кунаева. Для этого вы должны поменять шапку на жалобе.

Под копирку заявления рассылать не то. Я попробовал поменять вводный абзац, но письмо к Кунаеву так и не смог закончить. Закончу после кассирования в Верховном суде, – решил я.

В коридоре Верховного суда столкнулся с Эриком Баймульдиным.

Однокашник Кенжика адвокат Областной коллегии.

– Расстрела добиваетесь? – Эрик говорит быстро и складно.
–

Расстрел не дадут! У меня был подзащитный. Убил двоих из ружья, ранил третьего. Дали пятнадцать лет. Пойми, мы не в ЮАР. Это там наплевали на статистику и казнят всех подряд.

Эрик оказался прав. Верховный суд утвердил приговор.

"Летом 80-го забастовала Польша. Вновь рабочие, чья партия стояла у власти, вышли пикетировать судоверфи Гданьска. "Человек из железа" – Лех Валенса – впервые потребовал не просто кусок мяса, а поделиться властью.

Теперь же в отличие от героев Пражской весны 68-го идеологи

"Солидарности" Михник и Куронь и слышать не хотели о "социализме с человеческим лицом". Они ставили крест на коммунистической идеологии, начисто отрицали способность правящего режима отвечать вызову времени. Свое дело сделала и римско-католическая церковь: признание интеллектуальных и духовных достоинств выходца из Польши всколыхнула чувства поляков. Костел, как ожидалось, не взорвал режим, но без его влияния, авторитета в народе, не состоялся бы за столь короткое время скачок в национальном самосознании поляков, не ощутили бы столь явно и отчетливо животного страха власти перед собственным народом.

Да, действительно, власть всегда остерегалась и остерегается народа своего больше, чем угрозы внешнего агрессора. Армия, милиция в реальной жизни служат не Отечеству, они по расчету правителей содержатся для удержания народа в покорности. В конце концов,

Отечество обороняют не власти, а самые, что ни на есть обделенные его вниманием, обыватели.

В Казахстане пребывали в уверенности, что забастовщиков в

Польше задавят. Очень скоро задавят. Перепробуют все, не получится – советские войска за один день оккупируют страну.

Польшу, как и другую страну соцлагеря, нельзя упускать. Иначе все содружество непременно рухнет, а там, глядишь, сторонники не какого-то там ревизионизма или правого уклона, а самая настоящая буржуазная идеология беспощадно разложит устои власти в СССР. Жаль, конечно, что крови, похоже, при интервенции в Польше не избежать.

Придется и эти издержки отнести на несовершенства развитого социализма.

Неразрешенный польский вопрос был опасен не только для Советов, он не был на руку и развитым странам капитала. Те, кто нагнетал забастовочные страсти в Польше, чуяли за спиной дыхание восточного собрата и не делали точных, правильных выводов. Похоже, им даже нравилось, до поры до времени, безнаказанно дразнить медведя. В своих предположениях пожара мировой войны они не допускали, легкомысленно ставя на карту не только будущее Польши, но и всего человечества.

Напрашивавшийся выход в виде оккупации Советами был в тех условиях наилучшим выходом и не вызвал бы столь драматических последствий, нежели, несанкционированное Кремлем, бегство Польши в объятия Запада. Немногие понимали, что инициатива бескровного разрушения соцлагеря должна исходить только от СССР. Но тогда это казалось немыслимым, такой ход мысли мог развеселить даже самых прозорливых аналитиков.

Наиболее известные из них в те годы работали в международном отделе ЦК КПСС. Они отлично представляли, во что обернется подавление смуты и беспорядков. Но и они не утруждали себя просчетом вариантов слома сложившейся системы. Система представлялась им вечной и нерушимой. Развалить ее, казалось, не под силу никому. Ни тем же Соединенным Штатам, ни НАТО, со всеми его разведками, ни внутренней эмиграции в лице диссидентов. Надежды на появление деятеля, болеющего сердцем за людей, у вершины власти враз исчезали при лицезрении сучковатых ортодоксов, при взгляде на коллективно стареющее Политбюро. Такой деятель не мог даже приблизиться к окружению Генсека, его быстро бы вывели на чистую воду, смяли, раздавили, как клопа, прежде чем он усел бы поведать товарищам по партии о существе своих сомнений и планов на будущее".