Муж Шарбану Казай тоже педагог и работал директором казахской школы-интерната. У Шарбанки с Казаем четверо детей – Талап, Серик,

Гульнара и Арыстан.

Ситка звал Шарбану Шарбанкой, Доктор нарек родную тетушку крысой.

Старшие сыновья Шарбану Талап с Сериком пацанята нормальные, Арыстан еще не слезал с горшка, но со временем именно ему суждено было превратиться в самого говнистого из всех моих двоюродных братьев.

Шарбану в Алма-Ате освоилась и быстро вошла во вкус городской жизни.

Через приятеля дяди Бори папа с мамой выхлопотали согым на зиму.

Лошадь была хорошая – казы в пять пальцев. Дядя Боря позвонил из

Москвы и повелел маме половину лошади отдать Шарбанке. Еще чего? С какой стати она будет делиться? Мама послала брата.

Дядя Боря обиделся на родителей. Шарбану при этом маме только раз заикнулась о мясе и тут же прикусила язык – мама пообещала ей вместо согыма устроить небольшой но навсегда "аузын жап". Шарбану пошла другим путем. Она звонила в Москву брату и жаловалась на старшую сестру.

"Чурук вчера мне говорит: "Стоим на Курмашке и Доктор вдруг нам -

"Тихо! Крыса идет!" Про кого, думаю, он звонит? А это ваша тетка, что из Павлодара приехала. Поглядел на нее и точно… тетка ваша глухо чем-то на крысу похожа". – Джон рассказывал, как Сашка Чурук стал свидетелем переименования Шарбану в крысу.

Шарбану не подозревала, что отныне в Алма-Ате она заимела оперативный псевдоним. Не подозревала до тех пор, пока Ситка не не проболтался: "Бек тебя называет крысой".

Шарбанка обиделась:

– Разве можно называть родную тетю крысой? Вот пойду к нему в школу и расскажу, как он себя ведет.

"Каждый из нас хорош только на своем месте". – говорила мама.

Говорила и мало когда (а может вообще никогда) просчитывала ближние и дальние последствия. По мнению матушки Шарбану довольно и того, что брат по доброте неисправимой вытащил ее из аульной глуши.

Словом, как говорил Витька Кондрат:

"Сделай умное лицо и молчи".

Поиск развлечений иногда приедается. Нэля опомнилась и задумалась. Что дальше? Совместное с Доктором будущее не сулило ничего хорошего. Брат запустил учебу и вообще не желал взрослеть.

Ругались они все чаще и чаще. Очередной скандал закончился уходом

Нэли из нашего дома.

Доктор хорохорился недели две. Потом как сдурел и не находил себе места. Тоска по пацанке ввергла его в длинную пьянку, несколько раз подряд он попадал в милицию. Кончилось тем, что побуянив в кафе,

Доктор загремел в тюрьму.

Он сидел в следственном изоляторе и не знал, что Нэля уехала в

Москву. Сокамерникам рассказал о себе и жене. Ему выкололи три портачки. Первая – на левом предплечье гласила: "Боже еси, от друзей спаси. От врагов я сам спасусь". На правом предплечье тюремный художник нарисовал ему витязя в шлеме, а на пальцах левой руки выбил ему на всю жизнь имя "Нэль".

Через месяц после дебоша в кафе "Театральное" родители вытащили

Доктора из тюрьмы.

Я учился в третью смену и пришел домой после восьми.

– Нуржана выпустили? – спросил я маму.

– Да.

– Где он?

– Куда-то ушел.

Я вышел во двор. У гаражей на скамейке с парнями сидел Доктор. В руках он держал букет бордовых роз. Брат исподлобья смотрел на меня.

– Ты это что? – спросил я. – Цветы кому?

– Пацанке моей… Сейчас к ней поеду…

– Не надо.

– Да ты что-о?! Это же пацанка…моя…

– Она в Москве.

Доктор не поверил и поехал искать жену.

Не я один думал о Москве.

Чтобы оборвать связи с местными анашокурами, родителям стукнуло отправить Джона в столицу. Мысль может и дурацкая, но кроме дурацких в замороченные головы родителей наркоманов других мыслей и не приходит. На словах дядя Боря был не против приезда Джона.

Самолет на Москву уходил утром. Накануне вечером Джон куда-то сходил и вернулся с остекленевшими глазами.

Все могло сложиться по другому. Если бы не папа не обратил внимание на глаза и не принялся обыскивать Джона. Нигде ничего не было. В последний момент отца осенило и он раскатал, засученные по локоть, рукава рубашки брата.

На пол посыпались башики плана.

Москва для Джона захлопнулась.

"В Москве иностранцев полно… – мечтал Джон еще вчера.
–

Познакомлюсь и с местными пацанами… А там…".

Еще вчера он говорил про московских иностранцев, а сейчас отбивался от санитаров и диким криком звал на помощь: