Я огорчилась. Не послушал меня тогда в институте, не слушает и сейчас. Я вспомнила о том, как я умоляла его ради нашего ребёнка выйти из конфликта. "Ну, и пусть расхлёбывает эту кашу сам. Что заслужил – то и получил, а у меня ребёнок, и он мне дороже всего".

Я отказалась ехать в Кострому. Там у Володи не будет такой хорошей няни, как здесь, и придётся отдать его в ясли, а на это я никогда не соглашусь. А Лёня не мог приехать работать в Кинешму, так как близко было Иваново, где его считали больным, нуждающимся в госпитализации, хотя этого никто не замечал ни в Ейске, ни в Славянске, доверяя ему и лечение больных, и управление больницей. Взгляды психиатров и нормальных людей кардинально отличались. Его мама Мария Павловна объяснила мне отъезд из Славянска тем, что Лёня не может обходиться без женщины. Мне было противно это даже слушать: как можно из-за таких пустяков ломать себе жизнь?!

Итак, в один год, Лёня лишился института, жены и ребёнка. Я чувствовала, что поступаю плохо, но оправдывала себя тем, что Лёне я всё равно не смогу помочь, потому что он уже не слушал меня, а сыну я была нужнее. Оправдывалась я тем, что я не бросаю его, а расстаёмся мы временно, всего на два года, а потом обязательно будем вместе, когда утрясётся это недоразумение.

Не утряслось. Страх – царь сильный. Написанное Некрасовым о царе-голоде, в полной мере можно отнести и к страху:

"В мире есть царь, этот царь беспощаден, голод название ему.

Водит он армии, в море судами правит, в артели сгоняет людей, ходит за плугом, стоит за плечами каменотёсов, ткачей".

В Библии написано о семи царях, правящих миром вместо Бога. Если бы Бог управлял нами, разве разрушилась бы наша семья? Но не Бог управлял мной, а царь-страх. По Божьему, жена должна быть всегда с мужем, прилепиться к нему, а не к своему ребёнку, и оставить родителей своих.

Страх заставлял Лёню вскакивать по ночам от малейшего шороха и стука в дверь, скитаться по городам России и бывших республик несколько лет. Он был хорошим, знающим врачом. Ему доверяли даже делать операции, чего не мог делать даже ни один выпускник мединститута без специальной подготовки, но постоянный страх и тревога сломали его психику. Нервная система не выдержала перегрузок. Так перегорают лампочки от перенапряжения в сети. Мозг перегорел и разрушился. Он лечился в психиатрических больницах без конца, но медицина была бессильна помочь ему. В возрасте 50 лет 31 октября 1994 года он добровольно ушёл из жизни, потеряв всякую надежду быть здоровым и полезным человеком.

Я не видела его четыре года после того, как мне отказали в министерстве. Я не согласилась ехать в Кострому и не знала, где он находится. Он приехал и сказал, что у него уже было несколько женщин. И от одной женщины у него была дочка. Он вписал её в паспорт и сказал, что платит теперь алименты, но с той женщиной жить не может. Он не просил меня с ним сойтись, а лишь задал вопрос, согласилась ли бы я с ним жить, если бы он предложил мне это? Память услужливо выдала заложенную в ней информацию, полученную когда-то от Лёни: "если любишь – не изменишь". "Значит, разлюбил, – подумала я. – Зачем тогда совместная жизнь, зачем я буду рожать от него детей, если за четыре года он не вспомнил о своём сыне? Материально не помогал – не надо, но хотя бы поинтересовался, не умер ли тот за эти четыре года?". Я ответила ему: "Если бы предложил, то я бы не согласилась". Но он не предложил, значит, и отказа моего не было. Вскоре он приехал в Кинешму с Марьей Павловной, чтобы оформить развод. Заполняя заявление, мы никак не могли придумать причину развода.

– Не проживаем вместе?

– Но тогда спросят, что мешает жить вместе? Причина неуважительная, начнут мирить, тебе снова ему придётся приезжать в Кинешму за разводом. Нельзя же рассказывать о том, что случилось.

– Так что же написать?

– Напиши, что разлюбил.

– Но разве можно тебя разлюбить? Не напишу.

Я догадывалась об этом. Он чувствовал, что мне с ним тяжело, он прочёл мои мысли, когда в Москве я вздохнула с облегчением, получив отказ. Он знал обо мне больше, чем я сама, и не хотел быть мне обузой, но из врождённой деликатности промолчал. Я просила Лёню в судебном заседании не говорить, что он оставил ещё одну женщину с ребёнком, а сказать, что он очень к ним привязан и не может жить без них. Я поддержала его и отказалась от алиментов. Нас развели, и мы довольные под ручку вышли из зала суда.

– Помирили? – обрадовалась Мария Павловна.

– Нет, развели, – сказала я.

– Но это ничего не меняет, – добавил Лёня.

На сердце была тяжесть, хотелось быстрее выплакать её, я побежала, а они, двое несчастных людей, смотрели мне в след. Мне было плохо от того, что я уходила.

После этого он приезжал несколько раз. На все мои вопросы, где он работает, он отвечал уклончиво, уходил от ответа. Соврать он не мог, а правда была ужасной. Он был инвалидом второй группы и приезжал только тогда, когда кончалось обострение болезни. Вот поэтому я и не замечала никаких её признаков. Он не хотел огорчать меня, а я, не получая ответов на свои вопросы, решила отплатить ему тем же и не отвечала на его вопросы. Следовательно, говорить нам было не о чем, и встречи наши были короткими.

В 1980 году я со своим новым другом и его сыном была в Костроме. Я промёрзла, оставила их на пристани и решила отыскать Лёню, попить с ним горячего чайку, порадоваться его счастливой жизни и поделиться своим счастьем. Два года назад он приезжал ко мне вместе с симпатичной рассудительной женщиной, но я в этот день уезжала по туристической путёвке на пароходе по Волге, и разговаривать с ними мне было некогда, да и не хотелось. Мне почему то стало обидно.

Он жил в старом доме, на первом этаже, с окнами у самой земли, вместе с мамой в маленькой комнатушке, где комната и кухня были вместе. С Павлом Романовичем Мария Павловна развелась и разменяла квартиру. Вместо семейного счастья я увидела страшного, лохматого, безумного человека. Он был возбуждён, хохотал, говорил бессвязно, непонятно, высказывал какие-то невероятные мысли, совсем несвязанные друг с другом, был недоброжелателен. Он не понимал ничего, был неконтактен. Выпив наскоро стакан чаю, я поспешила уйти. Они вышли на улицу проводить меня, и только тогда, когда я оглянулась, чтобы помахать им рукой, я увидела его умное серьёзное человеческое лицо с собачьей тоской в глазах. Также смотрела и его мать. Я уходила, я убегала от них и уносила их тоску с собой. Наконец я увидела своими глазами то, о чём догадывалась давно, то, чего не хотела знать и о чём не хотела думать: у Лёни была шизофрения, предрасположенность к которой передаётся по наследству. Меня это потрясло: значит, правы были психиатры, значит, мой ребёнок в опасности, значит, и его когда-нибудь свяжут верёвками и унесут от меня. Нет, второй раз я этого не перенесу. Тогда я выжила только потому, что у меня был ребёнок. Но если это случится с ребёнком? Мой "компьютер" выдал решение: "Не бойся, страданий не будет, нужно просто умереть до того, как это произойдёт". Конечно, я так и сделаю, умирать не страшно. Мой девятый вал приближался, и я стала постепенно копить смертельную дозу снотворных.

Через 15 лет, 24 октября 1982 года я получила от него первое письмо, не считая шифровок, когда заканчивала институт. Письмо было прислано из областной психиатрической больницы в Никольском. В письме он говорил, что его лечит очень хороший врач, и он выздоравливает. Это было письмо совершенно здорового человека. Он просил навестить его и во второй раз предлагал мне жить с ним вместе, если я его ещё помню и люблю. (Первый раз – в аллее на Садовой улице в1966 году). Я прилетела в Кострому по Волге на ракете, скоростном судне, через два часа, с полными сумками гостинцев, но, не зная, как доехать до Никольского, зашла к Марье Павловне, чтобы поехать вместе с ней к Лёне. Сколько же было радости, когда у неё я увидела своего Лёню! Он был прежним, совершенно здоровым, его выписали, пока шло письмо. Как радостно было нам втроём сидеть за одним столом! Марья Павловна в честь возвращения сына сварила вкусный суп с мясом, и в комнате было уютно, и аппетитно пахло. Лёня остроумно шутил, мы не могли наговориться. Это была моя семья! Наконец-то я пришла в свой дом! Как же хочется мне жить с ними, в этой маленькой комнатушке и никогда не расставаться! Об этом я и сказала им. Каким счастьем сияли их лица!