Когда, собственно говоря, тут у нас, в Глоккенбахском квартале, появились радужные флажки? Словно мы в Сан-Франциско. Флажки гомосексуалистов развеваются перед такими барами, как «Нил», наклеены на витрине «Тилипы», где я заказываю каждую неделю цветы для своего большого стола, а еще чуть подальше, у «Макс amp; Милиан» - мужчины покупают там почтовые открытки и любовные романы. Алеша ценит такие флажки, считает их прогрессом. Говорит, что в Москве голубые прячутся. Правда, в моем салоне такого флажка нет. Но я и не собираюсь как-то оправдываться. Ведь ко мне приходят люди ради хорошей прически, а не чего-нибудь другого.

По дороге в «Арозу» я рассказал Алеше, что в семидесятые годы отцы города совершенно запустили красивые здания с башенками и эркерами. Квартал планировался под снос. В то время создавались колоссальные транспортные оси, город приспосабливали к автомобилям.

–  В Советском Союзе при Брежневе творилось то же самое, - поддакнул Алеша.

Да. Теперь дома прошли санацию, фасады покрасили светлой краской, какой они, вероятно, никогда и не знали за минувшую сотню лет. Теперь тут живут художники, интеллектуалы, киношники, журналисты. Да еще я. Мы тут неплохо устроились. Ханс-Сакс-штрассе походит на открытую, уютную квартиру, где можно прекрасно прожить всю жизнь.

Беа и Ким сидели снаружи, у входа в «Арозу». Я представил им Алешу. Женщины знали его лишь по моим рассказам. Все трое обменялись сигаретами, и Беа сказала:

–  Сатурн и Рак позитивно влияют на семейную жизнь.

Только не у нее. Встреча с интернетным знакомым, челюстным ортопедом «с прекрасными зубами и благородным профилем» принесла разочарование. Свои любимые сигареты она могла курить лишь на кухне под вытяжкой. Так что у этого ортопеда не было шансов стать ее супругом номер пять. Только тут я вспомнил - ведь я не позвонил Беате после обеда, как мы договаривались. И Стефан напрасно прождал меня утром на Рейхенбахском мосту. Плохой я друг.

Остаток рабочего дня я провел в одиночестве в своем подземном кабинете, словно узник. Оформил заказы на доставку «утюга» для волос, убрал в архив отработанные бумаги, ответил на электронную почту, заметив при этом, что некоторые новости разносятся автоматически: Джереми в Лондоне знал, что Алеша приехал ко мне в Мюнхен. Ева в Богенхаузене была в курсе, что Клаудия собиралась прийти ко мне в салон. И она все-таки пришла.

Я ждал ее в салоне. Прошло больше часа, с тех пор как Керстин, последняя, убрала расческу и ножницы и удалилась со своей длинноволосой клиенткой, прическа которой получила приз на прошлой неделе. Алеша встречался с потенциальным покупателем статуэтки. Наконец, появилась Клаудия. Она протянула мне руку, как на деловой встрече - никаких поцелуйчиков в правую и левую щеки.

–  Хочешь чего-нибудь попить? Или мне сразу тебя стричь?
– спросил я.

–  Пожалуй, не откажусь. Сначала попью. Но только самую чуточку.

Она присела на краешке дивана в глубине салона, так, словно он был не мебелью, предназначенной для этого, а какой-нибудь скульптурой, и стала листать номер «Вамп». Я зажал бутылку коленями, но не справился с пробкой - она выстрелила. Хлопок был крайне неуместным, как и пена, хлынувшая из горлышка. Праздновать нам было нечего. Я поднял из лужи сумочку Клаудии.

–  За тебя, - проговорил я. Когда чокаешься этими узкими дудками, никогда не получается красивого звона.

–  За то, чтобы все снова стало хорошо.
– Клаудия была бледной, как шампанское в ее бокале. Она подержала напиток во рту и не сразу проглотила.

–  Ты снова вышла на работу?

–  С понедельника.

–  Это отвлечет тебя от грустных мыслей.

–  Конечно.

По Ханс-Сакс-штрассе прогрохотал мимо дома тяжелый грузовик, потом стало еще тише. Клаудия пила шампанское маленькими глоточками и оглядывалась по сторонам. Ей не нужна была прическа, ей требовался человек, с которым она могла поговорить про их общую подругу. Пожалуй, это и называется «соблюдением траура».

–  Пойдем, - сказал я.

Будто поминальную свечку, она донесла бокал до кресла, где я стригу чаще всего. Там снова присела на краешек и оперлась о сиденье обеими руками.

–  Александра тоже тут сидела? На этом кресле?

Я отложил в сторону пелерину и подвинул поближе еще одно кресло. Ах, Клаудия.

–  Какой она была в тот вечер?

–  Когда пришла в салон - возбужденной, нервной, но ушла, совершенно успокоившись. И была прямо счастлива и довольна своим новым платиновым цветом волос.

Клаудия покачала головой.

–  Платиновый цвет. Как она только додумалась до такого? Ведь она была такая бледная.

–  Выглядело это просто обалденно.
– Тут я вспомнил про Кая, про его сегодняшний визит. Он был весь дерганый, потребовал, чтобы я сделал ему такую прическу, которая бы его изменила, причем сильно. Дома у него, мол, все жутко. Он выдвинул все ящики, просыпал на пол блестки, вывернул лампочки из светильников, но только еще больше разозлился. Я предостерег его, что окраска волос ничего не изменит: Александры все равно не вернуть. Потом все же выполнил его просьбу. Беа посмотрела на результат - красные, как помидоры, волосы.