–  Сколько времени?

–  Ровно девять. А ты еще спишь? Ну, я не могу! Томми еще спит. Один? Нет, конечно же, не один. Угадал?
– Клаус-Петер мекал, как козел.

–  Чего тебе? Ты хоть радио выключай, когда разговариваешь по телефону. Или, лучше всего, перезвони мне позже.

–  Ты уже слышал, что полиция нашла орудие убийства?

–  Нет. Я об этом ничего не знаю. Подожди.
– Я осторожно потянул на себя одну из простыней. Алеша перевернулся на живот. Он спал с открытым ртом. На его загорелой коже светлела полоска, как будто кремовые плавки. Я закутался в простыню. За дверью, на балконе, я оборвал на левкоях засохшие листочки. На церкви начали бить часы, словно приветствуя меня. В самом деле, девять часов.

–  Что же за орудие убийства?
– спросил я.

–  Я рассчитывал узнать это от тебя.

–  Представления не имею. С чего ты взял, что оно найдено?
– Может, комиссарша нарочно мне не сообщила?

–  Это к делу не относится, - ответил Клаус-Петер.

–  Значит, сам выдумал.

–  Томас, в городе ничего не происходит. Мне требуется новый всплеск в этой истории, иначе читатели забудут про убийство. У тебя есть хоть что-нибудь? Умоляю, хоть намекни!

–  Знаешь, это твои проблемы. Мне не на что намекать.

–  Считаешь ли ты возможным, что Александра была лесбиянкой?

–  Совсем неудачный ход.

–  Тут ничем не приходится брезговать. А может, тебе известно, что творится в женской редакции, в этом гадюшнике?

–  Одни мужские фантазии.

–  Лучше, чем вообще ничего.

–  Я только знаю, что у Александры были довольно большие проблемы с деньгами.

–  Ну вот, уже какое-то начало.

Клаус-Петер, с его настырностью, всегда ухитрялся вытащить из человека информацию. Может, я сделал ошибку, намекнув ему про деньги?

–  Но это, собственно, ни для кого уже не секрет, - поспешил я добавить.

–  Карточные долги? Рулетка?

–  Не думаю, скорее такие долги, что просто накапливаются, когда человек много ездит, покупает дорогие вещи и все такое.

Молчание.

–  Ты записываешь?
– поинтересовался я.

–  Александра жила не по средствам. Да… никакой сенсации в этом я не вижу. От такого сообщения со стула не упадешь.

–  Извини, только я ничего не могу тебе рассказать про рэкет, тайные встречи в мотелях и деньги, оставленные в дупле дерева.

–  Может, воздержишься от ехидства?

–  Всего наилучшего, Клаус-Петер! Чао!

Я клокотал от досады, что именно Клаус-Петер оборвал мою счастливую ночь. Я решил как можно скорей выбросить из головы его звонок. В ванной я переключил ручку на холодную воду и, как всегда, заорал во всю глотку. В это время Алеша заглянул в дверь.

–  Томас, к тебе пришли!

Я не слышал звонка в дверь и удивился.

–  Кто пришел?

–  Совсем-совсем молодой парнишка. Но зайти отказывается.

На лестнице стоял Кай, ужасно смущенный. Он протянул мне конверт с черной каймой. Сообщение о похоронах Александры.

–  Мне хотелось передать его вам лично, - сказал он.

Я покрутил конверт в руках.

–  Спасибо тебе, Кай.

–  Еще я буду рад, если вы придете на траурный прием. Тогда я приготовлю рыбу.

–  Что ты приготовишь? Да что ты остановился на лестнице? Заходи в квартиру!

–  Я не хочу вам мешать. Правда.

Я схватил Кая за руку и втащил через порог в холл.

–  Кажется, у меня найдется кофе. Ты пьешь кофе?

–  Могу. У вас за ухом осталась пена.

За дверью ванной шумел душ, на кухне в самом деле дымился кофе. В духовке горел свет, на противне стояли маленькие остроконечные колпачки из теста. Я достал чашки.

–  Там под душем ваш друг?

–  Да, Алеша.

–  А кто был тот, другой, в Английском саду? Я подумал, что он и есть ваш друг.

–  Стефан? Тоже мой друг. Впрочем, скорее старинный приятель. Еще со школьных времен. Стефан мне вместо брата.

–  А-а, а то я удивился.

Я налил нам по чашке кофе, потом снова поднялся и поставил на стол третью чашку. Аромат кофе смешивался с запахом теста.

–  Молоко есть?
– спросил Кай.

–  Молоко? Нет. Я его не пью.

Кай скрестил на груди руки и откинулся на спинку стула. Я вскрыл конверт с траурной полосой.

–  Пятница, одиннадцать часов. О'кей, я приду.

–  Мой старик не хочет, чтобы вы там присутствовали. Но я подумал - да пошел он в задницу! Мама хотела бы вас видеть.
– Глаза мальчика широко раскрылись, словно он пытался сдержать слезы.

–  Когда умер мой отец, - сообщил я, - у меня вообще не было слез, я не мог плакать. Было странно. Все вокруг меня рыдали и выли, а у меня - ничего! Ни слезинки. Я думал, может, печаль придет потом, когда-нибудь, случится срыв или типа того. Но ничего так и не случилось. Уже десять лет, как его похоронили.