В душе рождались сладостные, но одновременно тревожные предчувствия, от которых проще всего можно было спрятаться в каком-нибудь супермаркете, отвлекаясь на золоченую мишуру и мнимое разнообразие выбора.

На церемонию перерезания алой ленточки Лидия Альбертовна опоздала. С вечера лечила простуженное ухо, грела вареным яйцом, насыпала в детский (откуда взялся?) носок сухой горчицы и залезла на ночь в шерстяные гетры. Утром хотела процедуры повторить, для чего и встала пораньше, да влезла в стирку, увлеклась-забылась, спохватилась минута в минуту, даже не позавтракала.

Одно хорошо: в торжественной суете отсутствие одного не слишком важного человека могут и не заметить, пропустить, главное же, не упасть в грязь лицом перед многочисленными иностранцами, понаехавшими посмотреть, как Ван Гога в провинции принимать будут.

Официальные чердачинские мероприятия – жанр особый. Соберутся представители чердачинской интеллигенции – затурканные жизнью тетки, едва ли не в кримпленовых платьях, с накрученными, точно в стиральной машине, прическами и разговорами про духовность; угрюмые, неаккуратные и подозрительные дядьки; временно тверезые графики и станковисты, парочка самодовольных педерастов из СМИ, стайка взволнованных школьников и группка циничных студентов.

Как всегда, опоздает мэр в вечном свитерке, будет старательно излучать человечность; потом местный министр культуры, спешащий с одного мероприятия на другой, начнет говорить речь, но спутается на цитате и достанет мятую бумажку. Директриса в предынфарктном состоянии будет метаться по залам, до самого последнего мгновения пытаясь сделать все "на высшем уровне" (кто б только знал, что это такое).

Все будут толкаться в вестибюле, жаться по стеночкам, точно на деревенских танцах, скептически обозревать окрестности, типа: оно мне надо, но пригласили, и я пришел.

Потом появится иностранная делегация, и кримпленово-пиджачная серость зашевелится, расцветет улыбками и задушевностью. Исподволь просочится на первый план фольклорный ансамбль, закружит в хороводе, иностранцы защелкают блицами – вот она, духовность, соборность и прочая. После танцев обязательно выступит пожилой гармонист с печальной, печеной картофелиной вместо лица и причитаниями про калину и малину, в речке темная вода-а-а-а…

Когда все окончательно устанут, начнутся речи. Вконец затурканная

Нонна Михайловна на высоких каблуках, ручки на груди, как у оперной примы, скажет про счастье обладания уникальными коллекциями, которые город и область, несмотря на отсутствие должного финансирования

(полуразворот в сторону мэра), содержатся в самом лучшем состоянии.

После, когда все от нетерпения изойдут запахами и ленточка будет перерезана, чертиком из бутылки выскочит безумная поэтесса с немытыми, зачесанными назад волосами (да у вас, голубушка, перхоть!) и начнет читать стихи про подсолнухи, написанные накануне. Поэтессе с редким именем вежливо похлопают, а потом водоворот устремится в просторные и светлые залы. Но не к картинам, а к столам с дешевым местным шампанским.

Особенно будут усердствовать представители творческих союзов и

"коллеги по перу". Поднимется чудовищный галдеж, точно все эмоции, сдерживаемые на протяжении многотрудной церемонии выплеснутся в шум воробьиной свадьбы.

Возле картин с задумчивым видом ходят школьники. Но не потому, что

Ван Гог: телевизионщикам нужна картинка для репортажа в вечерний выпуск новостей. Поэтому можно будет быстренько позвонить по мобильному, сказать дома, чтобы смотрели.

Пока шли песни и пляски, Лидия Альбертовна продиралась сквозь угрюмо молчащую, точно на похоронах, толпу и даже увидела в стороне Мурада

Маратовича, делегированного от консерватории. Муж разговаривал с композитором Кривоносом, единственно достойным членом "еврейской мафии" из местного отделения творческого союза. Так что когда она вошла в зал, он гудел и раскачивался, как прибрежная таверна.

А еще ухо, ухо прихватило… Пришлось бежать в подсобные помещения и там греть его горячей чашкой с чаем. Той самой щербатой чашкой, после которой медное послевкусие и сонные, пластилиновые мысли.

Когда Лидия Альбертовна вернулась, народу поубавилось, но не так чтобы слишком. Просто начальство и иностранцы (а также москвичи и особо наглые представители местной творческой интеллигенции) прошествовали гуськом в директорский кабинет. На особенный фуршетец.

Основная голытьба осталась в зале и выглядела крайне непрезентабельно. Попросту говоря, похабно. Понятно, что одним дармовым шампанским дело не обошлось. Хотя, видимо, это от него по залу разлился пронзительный, как ультразвук, кислый запах.