Том 1. Стихотворения. Рассказы
вернуться

Бунин Иван Алексеевич
Шрифт:
Не туман белеет в темной роще, Ходит в темной роще богоматерь, По зеленым взгорьям, по долинам Собирает к ночи божьи трави. Только вечер им остался сроку, Да и то уж солнце на исходе: Застят ели черной хвоей запад, Золотой иконостас заката. Уж в долинах сыро, пали тени, Уж луга синеют, пали росы, Пахнет под росою медуница, Золотой венец по роще светит. Как туман, бела ее одежда, Голубые очи точно звезды. Соберет она цветы и травы И снесет их к божьему престолу. Скоро ночь — им только ночь осталась, А наутро срежут их косами, А не срежут — солнце сгубит зноем. Так и скажет сыну богоматерь: «Погляди, возлюбленное чадо, Как земля цвела и красовалась! Да недолог пек земным утехам: В мире Смерть, она и Жизнью правит». Но Христос ей молвит: «Мать! не солнце, Только землю тьма ночная кроет: Смерть не семя губит, а срезает Лишь цветы от семени земного. И земное семя не иссякнет. Скосит Смерть — Любовь опять посеет. Радуйся. Любимая! Ты будешь Утешаться до скончанья века!»

1903

Диза

Вечернее зимнее солнце И ветер меж сосен играют, Алеют снега, а в светлице Янтарные пятна мелькают. Мохнатые тени от сосен, Играя, сквозят позолотой И по столу ходят; а Диза В светлице одна, за работой. На бронзу волос, на ланиты, На пяльцы и руки широко Вечернее льется сиянье, А думы далеко, далеко. Тяжелое зимнее море Грохочет за фьордом в утесах, И стелется по ветру пена И стынет на снежных откосах; Качаются с криками чайки И падают в пену и тают… Но звонкой весенней слюдою Давно уж откосы блистают! Пусть ночи пожарами светят И рдеют закаты, как раны, Пусть ветер бушует, — он с юга, Он гонит на север туманы! Пусть милый далеко, — он верен… И вот на вечернее солнце, На снег, на зеленые ветви Она загляделась в оконце. Забыты узоры цветные, Забыты точеные пяльцы, И тихо косою играют Прозрачные тонкие пальцы. И тихо алеют ланиты, Синяя, как снег, белизною, И взоры так мягки и ярки, Как синее небо весною.

<1903>

Запустение

Домой я шел по скату вдоль Оки, По перелескам, берегам нагорным, Любуясь сталью вьющейся реки И горизонтом низким и просторным. Выл теплый, тихий, серенький денек, Среди берез желтел осинник редкий, И даль лугов за их прозрачной сеткой Синела чуть заметно — как намек. Уже давно в лесу замолкли птицы, Свистели и шуршали лишь синицы. Я уставал, кругом все лес пестрел, Но вот на перевале, за лощиной, Фруктовый сад листвою закраснел, И глянул флигель серою руиной. Глеб отворил мне двери на балкон, Поговорил со мною в позе чинной, Принес мне самовар — и по гостиной Полился нежный и печальный стон. Я в кресло сел, к окну, и, отдыхая, Следил, как замолкал он, потухая. В тиши звенел он чистым серебром, А я глядел на клены у балкона, На вишенник, красневший под бугром… Вдали синели тучки небосклона И умирал спокойный серый день, Меж тем как в доме, тихом, как могила, Неслышно одиночество бродило И реяла задумчивая тень. Пел самовар, а комната беззвучно Мне говорила: «Пусто, брат, и скучно!» В соломе, возле печки, на полу, Лежала груда яблок; паутины Под образом качалися в углу, А у стены темнели клавесины. Я тронул их — и горестно в тиши Раздался звук. Дрожащий, романтичный, Он жалок был, но я душой привычной В нем уловил напев родной души: На этот лад, исполненный печали, Когда-то наши бабушки певали. Чтоб мрак спугнуть, я две свечи зажег, И весело огни их заблестели, И побежали тени в потолок, А стекла окон сразу посинели… Но отчего мой домик при огне Стал и бедней и меньше? О, я знаю — Он слишком стар… Пора родному краю Сменить хозяев в нашей стороне. Нам жутко здесь. Мы все в тоске, в тревоге… Пора свести последние итоги. Печален долгий вечер в октябре! Любил я осень позднюю в России. Любил лесок багряный на горе, Простор полей и сумерки глухие, Любил стальную, серую Оку, Когда она, теряясь лентой длинной В дали лугов, широкой и пустынной, Мне навевала русскую тоску… Но дни идут, наскучило ненастье — И сердце жаждет блеска дня и счастья. Томит меня немая тишина. Томит гнезда немого запустенье. Я вырос здесь. Но смотрит из окна Заглохший сад. Над домом реет тленье, И скупо в нем мерцает огонек. Уж свечи нагорели и темнеют, И комнаты в молчанье цепенеют, А ночь долга, и новый день далек. Часы стучат, и старый дом беззвучно Мне говорит: «Да, без хозяев скучно! Мне на покой давно, давно пора… Поля, леса — все глохнет без заботы… Я жду веселых звуков топора, Жду разрушенья дерзостной работы, Могучих рук и смелых голосов! Я жду, чтоб жизнь, пусть даже в грубой силе, Вновь расцвела из праха на могиле, Я изнемог, и мертвый стук часов В молчании осенней долгой ночи Мне самому внимать нет больше мочи!»

1903

Одиночество (И ветер, и дождик, и мгла…)

И ветер, и дождик, и мгла  Над холодной пустыней воды. Здесь жизнь до весны умерла,  До весны опустели сады. Я на даче один. Мне темно За мольбертом, и дует в окно. Вчера ты была у меня,  Но тебе уж тоскливо со мной. Под вечер ненастного дня  Ты мне стала казаться женой… Что ж, прощай! Как-нибудь до весны Проживу и один — без жены… Сегодня идут без конца  Те же тучи — гряда за грядой. Твой след под дождем у крыльца  Расплылся, налился водой. И мне больно глядеть одному В предвечернюю серую тьму. Мне крикнуть хотелось вослед:  «Воротись, я сроднился с тобой!» Но для женщины прошлого нет:  Разлюбила — и стал ей чужой. Что ж! Камин затоплю, буду пить… Хорошо бы собаку купить.

<1903>

Сумерки (Как дым, седая мгла мороза…)

Как дым, седая мгла мороза Застыла в сумраке ночном. Как привидение, береза Стоит, серея, за окном. Таинственно в углах стемнело, Чуть светит печь, и чья-то тень Над всем простерлася несмело, — Грусть, провожающая день, Грусть, разлитая на закате В полупомеркнувшей золе, И в тонком теплом аромате Сгоревших дров, и в полумгле, И в тишине, — такой угрюмой, Как будто бледный призрак дня С какою-то глубокой думой Глядит сквозь сумрак на меня.

1903

Полярная звезда

Свой дикий чум среди снегов и льда Воздвигла Смерть. Над чумом — ночь полгода. И бледная Полярная Звезда Горит недвижно в бездне небосвода. Вглядись в туманный призрак. Это Смерть. Она сидит близ чума, устремила Незрячий взор в полуночную твердь — И навсегда Звезда над ней застыла.

1904

Развалины

Над синим портом — серые руины Остатки древней греческой тюрьмы На юг — морские зыбкие равнины,  На север — голые холмы. В проломах стен — корявые оливы И дереза, сопутница руин, А под стенами — красные обрывы  И волн густой аквамарин. Угрюмо здесь, в сырых подземных кельях; Н весело тревожить сон темниц, Перекликаться с эхом в подземельях  И видеть небо из бойниц! Давно октябрь, но не уходит лето: Уж на холмах желтеет шелк травы, Но воздух чист — и сколько в небе света,  А в море нежной синевы! И тихи, тихи старые руины. И целый день, под мерный шум валов, Слежу я в море парус бригантины,  А в небесах — круги орлов. И усыпляет моря шум атласный. И кажется, что в мире жизни нет: Есть только блеск, лазурь и воздух ясный,  Простор, молчание и свет.

1903–1904

Сапсан

В полях, далеко от усадьбы, Зимует просяной омет. Там табунятся волчьи свадьбы, Там клочья шерсти и помет. Воловьи ребра у дороги Торчат в снегу — и спал на них Сапсан, стервятник космоногий, Готовый взвиться каждый миг. Я застрелил его. А это Грозит бедой. И вот ко мне Стал гость ходить. Он до рассвета Вкруг дома бродит при луне. Я не видал его. Я слышал Лишь хруст шагов. Но спать невмочь. На третью ночь я в поле вышел… О, как была печальна ночь! Когтистый след в снегу глубоком В глухие степи вел с гумна. На небе мглистом и высоком Плыла холодная луна. За валом, над привадой в яме, Серб маячила ветла. Даль над пустынными нолями Была таинственно светла. Облитый этим странным светом, Подавлен мертвой тишиной, Я стал — и бледным силуэтом Упала тень моя за мной. По небесам, в туманной мути, Сияя, лунный лик нырял И серебристым блеском ртути Слюду по насту озарял. Кто был он, этот полуночный Незримый гость? Откуда он Ко мне приходит в час урочный Через сугробы на балкон? Иль он узнал, что я тоскую, Что я один? что в дом ко мне Лишь снег да небо в ночь немую Глядят из сада при луне? Быть может, он сегодня слышал, Как я, покинув кабинет, По темной зале в спальню вышел, Где в сумраке мерцал паркет, Где в окнах небеса синели, А в этой сини четко встал Черно-зеленый конус ели И острый Сириус блистал? Теперь луна была в зените, На небе плыл густой туман… Я ждал его, — я шел к раките По насту снеговых полян, И если б враг мой от привады Внезапно прянул на сугроб, — Я б из винтовки без пощады Пробил его широкий лоб. Но он не шел. Луна скрывалась, Луна сияла сквозь туман, Бежала мгла… И мне казалось, Что на снегу сидит Сапсан. Морозный иней, как алмазы, Сверкал на нем, а он дремал, Седой, зобастый, круглоглазый, И в крылья голову вжимал. И был он страшен, непонятен, Таинственен, как этот бег Туманной мглы и светлых пятен, Порою озарявших снег, — Как воплотившаяся сила Той Воли, что в полночный час Нас страхом всех соединила — И сделала врагами нас.