Оля переводила взор с отца на меня и обратно. И почему-то покраснела. Но я не придал еще значения этому признаку... А Владимир Андреевич нахмурился, помолчал и спросил:

– Сколько раз вы успели спрыгнуть?

– Я? Я это... что-то порядка (тут я нагнул голову, чтобы еще раз прочитать число прыжков, обозначенное на овальчике под парашютом)... двухсот или даже - трехсот...

– Скажите! Триста раз прыгали! Такой молодой и - нате вам!
– И в голосе полковника звучала откровенная ирония.

От этой иронии у меня внутри что-то вроде лязгнуло или дернулось... В общем, я ни с того ни с сего поперхнулся и опустил глаза. А Оля почему-то застонала.

– Помолчи, Ольга!
– скомандовал отец, хотя она ничего не произнесла. Та-ак. А сколько вам лет?

– Лет мне... лет мне восемнадцать... с чем-то там...

– Смотрите: какой вы широкий, молодой человек, точно считать не желаете... Прыжков у вас - от двухсот до трехсот, а лет вам "восемнадцать с чем-то"...

– Папочка, может, сперва выпьем чаю, - дрожащим голосом выдавила из себя Оля.

– Я сказал: помолчи. Та-ак... В восемнадцать лет вы напрыгали уже двести раз. Вон у вас на значке так обозначено.

– Да, - подтвердил я со вздохом. И сам почувствовал, что интонация у меня была вроде как с сожалением: мол, неприятно это, но - что ж поделаешь?
– вот напрыгал уже на третью сотню...

– Сколько же раз вы прыгаете, когда попадаете на аэродром?

– Я?
– переспросил я, чтобы как-то оттянуть ответ.
– Я это... если уж дорвешься, как говорится, до летного поля, то, безусловно, сигаешь раз десять - двенадцать кряду...

Мне хотелось выговорить эту фразу небрежно и самоуверенно, но я и сам услышал, что мямлю очень невнятно и даже - с испугом. А Оля закрыла руками лицо и дышала прерывисто.

– Правильно!
– подхватил Владимир Андреевич; он даже как-то развеселился.
– А с какими вы парашютами обычно прыгаете?

– С этими... как их?
– ну, с воздушными...

– Они - что же?
– сшиты из воздуха?

Я сделал вид, что смеюсь такой забавной шутке. Но смех тоже получился тревожный - вроде я подавился, отправив кусок еды "не в то горло", и теперь выдыхаю с трудом и с болью крошки...

– Зачем же... хе-хе-хе... воздушные?
– проговорил я наконец.
– Сами парашюты - они брезентовые. В основном... Или там полотняные... Из мадапалама... из бязи.

– Из бязи, вы говорите?
– Владимир Андреевич сыграл большое удивление.

– Ага. А к ним пришиты эти... ремни... лямки... в общем, постромки...

– "Постромки" - вы говорите, молодой человек?

– Да. То есть нет. Не постромки, а эти - стропила...

– "Стропила"? Как на стройках?! Очень интересно. Это что - новое изобретение в области парашютизма? В мое время такого еще не было.

– Папа! Хочешь чаю?!
– истерически звенящим голосом выкрикнула Оля и метнулась к чайнику, чтобы налить отцу.

Но он остановил ее жестом руки.

– Обожди, дочка. Выясним сперва все до конца. Вы можете мне рассказать: как вы прикрепляете к своей особе парашют? Технически как вы это делаете?

– Как когда, - прошептал я.

– Не слышу!

– Как, говорю, когда... Иногда полностью пристегиваюсь...

– Пристегиваетесь? Отлично. Это значит - иногда. А в других случаях что происходит?

– А иногда, так сказать, - внакидку... Если расстояние до земли не слишком тово... огромное...

– Угу. Очень интересно!
– теперь полковник не скрывал, что он издевается надо мною.
– Значит, вы пользуетесь парашютом то впристяжку, а то - внакидку. Как вот чай пьют: когда - внакладку, а когда - вприкуску. Молодец!

На секунду во мне возникла надежда, что слово "молодец" сказано без иронии, всерьез... Но, подняв глаза на Владимира Андреевича, я понял, что моим пыткам конец еще не пришел.

– А вам не приходилось прыгать наизусть, юноша?
– задал очередной вопрос папа.

– Приходи... а как это - "наизусть"?
– спохватившись, переспросил я.

– Ну, так: вы прыгаете без парашюта, а потом вам вдогонку бросают мешок с ним.

– А разве так бывает?
– наивно удивился я. И только задав этот вопрос, понял, что я опять дал промах.

– Я читал, что теперь бывает. Ну, если с вами такого еще не было, то ладно. Хорошо, что вы не рисковали с этим делом...