Но Зябликов ни за что не хотел уходить с корабля. Он кричал, что пригодится в плавании и что согласен теперь плыть, куда прикажут. Целовал ноги у Беспойска и Панова. Конечно, лишиться сразу двух штурманов нам было тяжело. И Беспойск позволил ему остаться.

Когда шлюпка отошла от корабля, я закричал:

— Прощай, Паранчин! Можешь жить в моём доме.

Камчадал махнул рукой.

— Когда домой попадём? И дома твоего к тому времени не будет. Поедем, Лёнька, с нами. Я тебе оленей завещаю.

Я отошёл от борта. Мне было жаль Паранчина, и я уже простил ему его измену. Действительно, зачем ему было ехать в Европу? Ведь, в конце концов, офицеры сами виноваты в заговоре. Они обманули нас…

Но сейчас же я вспомнил, что в кармане у меня лежит книга о Государстве Солнца. Ведь это меняло всё дело! Может быть, офицеры вовсе не обманули нас тогда, а обманывают сейчас. Государство Солнца есть, но они не хотят плыть туда. Я не мог разрешить этого вопроса, не мог прочесть книгу, она была французская. Но надежда уже затеплилась во мне.

Я смотрел, как удалялась шлюпка с Паранчиным. В это время кто-то тронул меня за плечо. Я оглянулся, сзади стоял Беспойск.

— Зайди ко мне, — сказал он тихо.

Я пошёл за ним. Он хорошо устроился в своей каюте. На стене висели медные часы и ещё какие-то инструменты. На столе лежали карты.

— Это ты открыл заговор? — спросил поляк просто.

— Да, я.

— Молодчина. Хочешь жить со мной в каюте?

Сначала я хотел отказаться. Стыдно было бросить Ваньку. Но потом я сообразил, что Беспойск может выучить меня французскому и я прочту книгу. Поэтому ответил:

— Хочу.

— Ты хороший малый, — сказал Беспойск. — И я буду с тобой заниматься науками. Неси сюда свой сундук, ты будешь спать на этом диванчике. Только чтобы собака сюда не заходила и чтобы в каюте всегда было чисто. Надо каждый день мыть пол и обтирать стены. Понимаешь?

— Понимаю.

— Я тебя выучу постепенно морскому делу.

— И французскому языку?

— Если хочешь, и французскому языку. А пока ты будешь юнгой и должен исполнять все мои приказания. Меня ты зови капитан.

— Слушаюсь, капитан. Когда вы начнёте учить меня по-французски?

— Сейчас.

И он написал на бумаге буквы латинского и русского алфавита. Приказал:

— Выучи это к завтрему.

— Есть, капитан!

Так с этого дня я сделался юнгой.

Мы снялись с якоря на другой день рано утром. Когда «Пётр» проходил мимо острова, Паранчин и Зябликов что-то кричали нам вслед. Но мы не могли разобрать, ругают ли они нас или желают счастливого пути. На прощанье я помахал Паранчину кухлянкой. Не знаю, догадался ли он, что это я шлю ему последний привет.

Несколько следующих дней мы шли на север при хорошем попутном ветре. Нас обгоняли киты, которые с приходом лета плывут тоже на север. А навстречу нам летели чёрные орлы и ещё какие-то неизвестные птицы. Кроме того, вместе с нами по ветру шли льдины.

Море с каждым днём становилось всё грознее и грознее. Льдов делалось больше, и вода от мрачного неба казалась тяжёлой и чёрной, как жир. В двадцатых числах мая из тумана выплыл остров Беринг. Здесь мы сделали короткую остановку, выпекли сухари, набрали свежей воды и пустились дальше опять на север.

Я жил теперь в каюте Беспойска, и все на корабле звали меня юнгой. Беспойск разговаривал со мной мало и совсем не занимался. Я уже выучил на память алфавит и готов был приступить к чтению по-французски, но капитан не находил времени для уроков. Зато поручений он мне давал много, и я сломя голову целый день носился по кораблю. Иногда забегал на нижнюю палубу к Несту и Ваньке, который был очень обижен, что я покинул его. Я старался утешить Ваньку как мог. Но до поры до времени ничего не говорил ему о книге, которую взял в офицерской каюте. Ведь если даже Государство Солнца существовало, мы удалялись от него…

Между тем охотники быстро свыклись с мыслью, что Тапробаны нет. Даже самые боевые и те подтрунивали друг над другом, когда речь заходила о Тапробане. И обвинять их за это было нельзя. Лапин и Сибаев, простые и грубые бородачи, не могли долго носиться со своими разочарованиями и надеждами. Кузнецов был умнее и хитрее, но он так увлекался плаванием, что ему было решительно всё равно, в какую сторону плыть. Андреянов, мастер на все руки, вечно был занят чем-нибудь и теперь мечтал уже вместе с женой поселиться в Европе. Да и все остальные рассчитывали, что в Европе можно будет выгодно продать меха и корабль, а после этого найти себе работу.