И наконец Лисовский понял, что ни Терехов, ни Синицына убийцами быть не могли — для каждого из них смерть Ресовцева в той или иной степени означала потерю себя, а, между тем, суицидальный синдром ни одному из них свойствен не был ни в малейшей степени.

Кто же убил?

— Если ты все это знаешь, — сказал Лисовский из экрана, — то чего же я тут столько энергии зря теряю, из-за тебя целый квартал сейчас без света мучается?

Лицо на экране неуловимо изменилось, на следователя смотрел погибший Ресовцев, но и это изображение стало через секунду другим — лицом писателя Терехова, недоуменным, не понимавшим, что он делал тут, в компьютере, а еще мгновение спустя на Лисовского взглянула с экрана Жанна Романовна, и сразу возникло другое лицо — женщины, о которой Лисовский всегда мечтал и из-за которой в свое время женился на Леське, потому что в ее характере — не в чертах, не в фигуре, а именно и только в характере — было нечто, сближавшее Лесю с женщиной, на самом деле никогда нигде не существовавшей, кроме как в его воображении, и теперь она, реальная, смотрела из глубины экрана, он потянулся к ней, но видение покачало головой и исчезло…

— Вы видели? — спросил Лисовский. Он стоял у погасшего монитора, и ему казалось, что в экране вспыхивают и сразу гаснут едва заметные световые иголки, будто остренькие шипы странного тропического растения, которое он как-то видел в овощном магазине на Тверской и даже взял в руку, чтобы ощутить исходивший от неказистого плода сухой жар, и тогда в его ладонь, как сейчас в глаза, впились мельчайшие шипы-иголки, он бросил плод на прилавок и поспешил прочь, продавец что-то говорил ему вслед, но он не слышал, он и сейчас ничего не слышал, хотя гражданка Синицына, сидевшая в кресле и смотревшая на него снизу вверх, говорила что-то важное — не только для следствия, но и лично для него, Олега Лисовского. Он не слышал ее слов, а если слышал, то не понимал, а если понимал, то не осознавал этого.

— Вы видели? — повторил Лисовский.

— Что? — сказала Жанна Романовна. — Вы не могли видеть того, что видела я.

— Почему? — спросил он.

Жанна Романовна не ответила, и Лисовский сказал:

— Показалось. Все это мне только показалось, — и добавил: — Сейчас мы с вами поедем к Терехову, и там я задам последние вопросы. Чтобы все, наконец, стало ясно.

— Очная ставка? — улыбнулась Жанна Романовна. — И вопрос, который вы хотите задать: о нашем с Тереховым преступном сговоре с целью доведения до самоубийства моего мужа. Я права?

— Вашего мужа, Жанна Романовна, — ворчливо произнес Лисовский, — я тоже вызову, и он сам скажет, кто довел его до самоубийства, и как называется то, что он сотворил с собой и с нами всеми.

— О! — воскликнула Жанна Романовна и ни слова больше не произнесла — вышла в прихожую, поменяла тапочки на красные туфельки на высоком каблуке, сбежала следом за Лисовским по лестнице, забралась на заднее сиденье милицейского «жигуля» с мигалкой, и они поехали.

Молчали, говорить было не о чем, а скорее — незачем, они и без слов прекрасно понимали друг друга.

На проспекте водитель, лица которого Жанна Романовна не разглядела и не запомнила, увеличил скорость, включил мигалку и сирену, и до дома Терехова домчались за пять минут.

Поднялись по лестнице, звонить не пришлось, дверь распахнулась, никто их на пороге не встречал, но они услышали «Входите!» и вошли, однако и в гостиной Терехова не было, в воздухе плавал лишь его голос, будто невидимое звуковое облачко, отражавшееся от стен и каждый раз менявшее интонации.

— Входите! — повторял Терехов на разные лады, а когда Жанна Романовна направилась в кухню, потому что ей показалось, что голос доносился оттуда, звуковое облачко, в очередной раз отразившись от стены, раздраженно потребовало:

— Дженни, здесь я, иди скорее!

В кабинет, разумеется. Лисовский вошел туда первым, а Жанна Романовна замешкалась, чтобы поймать облачко — оно хотя и было невидимым, но на слух его положение легко угадывалось, Жанна Романовна поймала голос в ладонь, смяла и уронила на пол.

Терехов сидел перед компьютером, по экрану бегали цветные пятна. Лисовский встал за креслом, а Жанна Романовна, сбросив туфельки, села на пол. Подошел и Ресовцев, он не стал ни садиться, ни стоять, он здесь просто был, и его присутствие всеми ощущалось так же определенно, как тепло, исходившее от батареи парового отопления под окном. День был не холодным, но коммунальщики, видимо, решили проверить работу системы, и в комнате стояла удушающая ненужная жара.

— Вот, — удовлетворенно сказал Лисовский. — Теперь вы, Эдуард Викторович, прямо мне и скажете, кто из двух присутствующих здесь человек довел вас до последней черты. Или оба?

— Хорошая шутка, — одобрил Ресовцев. На Терехова он смотрел с экрана компьютера, на Жанну — глазами Лисовского, Олег же вообще не видел Эдуарда Викторовича, что не мешало ему обращаться к Ресовцеву так, будто тот стоял перед ним навытяжку.

— Хорошая шутка, — повторил Ресовцев, — но запоздалая. Я придумал ее давно, еще до… Как бы точнее выразиться…