— Можно потрогать? Тот покачал головой.

— Не нужно. Он кушать будет.

— Его волки кусали?

— Ага. Кусали, кусали.

— Он болел?

— Ага, болел, болел. Сильно больной был. Думал — не выживет. Товарищ доктор операцию делал.

— А ну-ка, попридержи!

Опустившись на корточки, москвич быстро обследовал пальцами шею собаки, которую чабан держал за голову, затем, поднявшись и отряхая пыль с брюк, сказал, обращаясь к своему спутнику:

— Помните, я говорил вам про волкодава с фибромой? Это он… Вот не думал, что встретимся!

После этого, помедлив, москвич достал из кармана маленькую складную рулетку и обмерил Арслана.

— Вот что. Я думаю, он вполне заслужил того, чтобы его показать на выставке. И работой, и экстерьером. Подготовьте все необходимые документы. И, конечно, надо подкормить.

Амуртай согласно закивал головой.

— Очень хорошо, — сказал секретарь. — Все будет сделано. А вопрос на бюро я все-таки поставлю… Ну, бывай здоров! — стал он прощаться с чабаном, пожимая его жилистую жесткую руку, и добавил, уже садясь в машину: — Да приезжай за орденами! Долго им лежать у меня? Я за тебя их носить не стану!

Машина тронулась. Амуртай долго стоял на дороге с поднятой рукой, слегка помахивая ею, затем, перебросив ярлыгу из одной руки в другую, кликнул собак и медленно погнал отару к становищу.

На душе у чабана было светло, празднично.

…Вот какие истории случаются в степи.

Солнце пекло немилосердно, и собаке, бежавшей по пыльной дороге, вероятно, было нестерпимо жарко. Язык вывалился из пасти и свесился на сторону, бока ходили ходуном.

Это была рослая рыжая псина — рыжая-рыжая, как огонь, косматая и вислоухая, с хвостом как помело и добрым взглядом умных, чуть грустных глаз, который, казалось, говорил: «Я никого не обижу, только меня не троньте…» Если не быть слишком требовательными, то она была даже красива, той красотой животного, которое совмещает в себе признаки многих пород, а потому и нравится многим. Любитель сеттеров, возможно, усмотрел бы в ней голову и окрас сеттера, поклонники чего-либо иного нашли бы другие привлекающие их признаки. Словом, это была типичная «дворня», «надворный советник», как выражаются некоторые острословы, — одно из тех умных и преданных созданий, которые и дом сторожат, и за ребятами ходят, как привязанные, поражая своей сообразительностью.

Таких дворняг можно еще частенько встретить в деревне; но в городах они стали уже редкостью: крупному бездомному животному труднее прокормиться, да и ловцы бродячих уличных собак не оставят в покое, пока не заарканят железной петлей.

Собака бежала, по-видимому, уже давно. Об этом говорили и ее запавшие бока, и весь ее пропыленный вид. И в самом деле, она была в пути уже третьи сутки, не давая себе передышки даже ночью. Лишь время от времени спускалась к ручью, тихо журчавшему под мостиком, или подворачивала к болотцу, лежавшему неподалеку, и, полакав воды (кажется, не налакаться досыта никогда!), выбиралась опять на дорогу и, перейдя на мелкую размеренную рысь, спешила вперед — все туда, туда, откуда по утрам всходило солнце.

Позади синели невысокие пологие хребты — Уральские горы. К ночи они тонули во мраке, а с рассветом возникали вновь. А там, куда стремилась собака, расстилалось безбрежное море ковыля. Ни тучки над горизонтом, ни деревца, дающего спасительную тень.

По сторонам неслось посвистывание сусликов. Хитрая степная лиса-огневка, махнув пушистой «трубой» с белым кончиком, перебежала дорогу, озираясь с любопытством, вероятно решив, что по дороге бежит тоже лиса: цвет был совершенно одинаков. Собака пустилась было за патрикеевной, да вспомнив, видно, что у нее другие дела, поважнее, вернулась на прежний курс.

— Ребя, гляди, собака! — послышался детский голос. Ватага ребятишек ловила в поле сусликов.

— Бей ее! Она, наверно, бешеная! — крикнул один босоногий сорванец, ища, чем бы запустить в животное.

К счастью, под рукой у жестокосердного мальчишки не оказалось ни палки, ни камня.

— Сам ты бешеный! — возразил другой, с более доброй душой, белоголовый и вихрастый, бывший, по-видимому, вожаком. — Не трожь! Может, она от хозяина отстала!

Он поманил пса куском хлеба, но тот, как ни был голоден, не пошел на подачку, даже не замедлил шага.

Куда спешил четвероногий путешественник, или, точнее сказать, как мы убедимся позднее, четвероногий переселенец?

Говорят, кошка больше привыкает к месту. Собака всегда следует за человеком.

В поселке целинников, недавно выросшем в необжитой южноуральской степи, встречали очередную партию новоселов.

За много километров виднелась на степном просторе центральная усадьба совхоза, будто прикрытая высоким синим куполом неба. Все здесь было новое, едва-едва успевшее родиться на свет, начиная с притягательного, еще мало кому известного, названия «Комсомольский». В центре, на площади, красовался чистенький деревянный сборный дом под шифером — контора. Там все время хлопали двери, входили и выходили люди, постоянно дежурил у крыльца проворный и неутомимый газик, мечта всякого сельского шофера. Внимание наблюдательного приезжего, конечно, привлекла бы и длинная жердь на крыше, исполнявшая по совместительству обязанности шеста для скворечника и мачты радиоантенны, — сочетание, которому немало подивился бы всякий городской скворец.