Мы домолачивали издыхающую фашистскую гадину. Мы помнили Бабий яр и ленинградских дистрофиков, мы помнили печи Освенцима и Майданека, мы не забыли слез русских вдов и сирот, оставшихся на пепелищах сотен и тысяч городов и сел.

Мы принесли в Германию огромный счет, но мы пришли сюда со светлой, благородной миссией – растоптать свастику, развеять по ветру прах фашизма. Пусть больше мир не будет знать крови, насилия, горя.

Советские солдаты в Германии… Я помню испуг немецкого обывателя, ожидавшего звериной ярости победителей, а вместо этого получившего паек из солдатских ротных котлов. Я помню немецкую детвору, худеньких напуганных ребятишек, к которым привязывались всей душой наши летчики и официантки. Иван Корниенко, сбитый немцем русский летчик, истерзанный в немецком плену, бывало, плакал скупыми злыми слезами, вспоминая издевательства в лагере, но как он ласков и по-отечески трогателен был с немецкими ребятишками. Из души этого человека ничем нельзя было вытравить светлые отцовские чувства. Немцы оказались бессильными сделать это.

Советские солдаты на немецкой земле… Помню, как в благоговейном молчании стояли мы в Бунцлау у могилы, где похоронено сердце победителя Наполеона русского полководца М. И. Кутузова. Через Бунцлау уже отступали битые русскими орды завоевателей,- через Бунцлау лежала столбовая дорога позора захватчиков и торжества победителей. И как гимн священному оружию советского солдата читали мы, наследники кутузовской славы, скупые строки эпитафии на памятнике русскому фельдмаршалу:

«До сих мест князь Кутузов-Смоленский довел победоносные Российские войска, но здесь смерть положила предел славным дням его. Он спас Отечество свое и отверз путь к избавлению Европы. Да будет благословенна память героя!»

Святые, запоминающиеся слова!

В Германии стояла ранняя весна, весна нашей победы. Советские войска сжимали кольцо вокруг последнего оплота фашизма – Берлина. Вот-вот должно было взвиться алое знамя над рейхстагом.

Завершающие сражения беспримерной в истории войны проходили при небывалом подъеме войск. Все, от рядового солдата до Верховного Главнокомандующего, были проникнуты сознанием того, что происходящие события имеют всемирное значение.

Борьба за быстрейшее овладение фашистской столицей была не только вопросом военного престижа. Как теперь стало известно, взятие Берлина имело огромное политическое значение, ибо уже в те дни, когда еще фашизм не издох окончательно, над его смердящим полутрупом затевалась ожесточенная возня западных политиков. Вот что, в частности, писал в послании президенту США от 1 апреля 1945 года давнишний недруг Советского Союза У. Черчилль:

«Ничто не окажет такого психологического воздействия и не вызовет такого отчаяния среди всех германских сил сопротивления, как падение Берлина. Для Германского народа это будет самым убедительным признаком поражения… Кроме того существует еще одна сторона дела, которую вам и мне следовало бы рассмотреть. Русские армии, несомненно, захватят всю Австрию и войдут в Вену. Если они захватят также Берлин, то не создастся ли у них слишком преувеличенное представление о том, будто они внесли подавляющий вклад в нашу общую победу, и не может ли это привести их к такому умонастроению, которое вызовет серьезные и весьма значительные трудности в будущем? Поэтому, я считаю, что с политической точки зрения нам следует продвигаться в Германии как можно дальше на Восток…».

Невозможно без возмущения читать эти бессовестные строки старого политического торгаша. Предоставляя русскому народу истекать кровью, британский премьер внимательно следил за обстановкой на Восточном фронте, чтобы не прозевать момента открытия второго фронта. Союзники высадились не воевать, а продвигаться как можно дальше на Восток.

А ведь всего два месяца назад У. Черчилль обратился к И. В. Сталину с панической телеграммой. Он буквально умолял Верховного Главнокомандующего спасти армии союзников, стоящие накануне краха в результате мощного удара немцев в Арденнах. И советские войска, верные союзническому долгу, начали наступление значительно раньше намеченного срока. Удар с Востока заставил немцев оттянуть силы из района Арденн. Американцы и англичане вздохнули: спасены!

И вот человек, моливший о спасении и получивший его, не переводя духа затевает против своего спасителя – я имею здесь в виду весь советский народ,- затевает против него грязную интригу. Надо ли удивляться, что через два года после окончания войны У. Черчилль выступил в Фултоне со своей знаменитой речью, положившей начало так называемой «холодной войне», атмосферу которой мы ощущаем до сих пор.

Однако я забежал вперед. Пока что победоносные войска Советской Армии грозно приближались к обреченному Берлину.

С выходом советских войск к Одеру воздушная обстановка на фронте неожиданно усложнилась. Немецкая авиация резко повысила боевую активность. Объяснялось это просто: базируясь на стационарный берлинский аэроузел, немцы могли действовать даже при сильных снегопадах и дождях. У нас же грунтовые аэродромы были испорчены. Больше того, даже столь несовершенные базы находились у нас в 120-140 километрах от линии фронта. В отдельные дни противник совершал более трех тысяч самолетовылетов и явно господствовал в воздухе.

Трудные условия весны потребовали от наших авиаторов максимального напряжения сил. К сожалению, я в эти дни был неожиданно отозван с фронта и принять участие в боях за фашистскую столицу мне не довелось.

Как-то поздно вечером в штабе полка раздался длинный звонок. Звонил порученец командующего фронтом маршала И. С. Конева. Он передал мне приказание маршала явиться к нему завтра утром.

Ехал я в полной надежде, что вызов связан с подготовкой предстоящей операции. Иногда, готовя крупное наступление, штаб фронта вызывал и командиров полков. А тут ведь предстояло брать Берлин.