– Добро пожаловать, Величайший! Иди-ка сюда, представлю тебя твоему народу!

Он взял Иисуса за руку и вывел на террасу.

– Се человек! – крикнул Пилат толпе.

– Распять его! Распять! – снова завопил народ. По приказу Пилата ему принесли таз и кувшин с водой, он наклонился и стал мыть руки на глазах у толпы.

– Я мою, умываю руки, – сказал он. – Не я проливаю кровь его. Я не виновен. Берете на себя грех?

– Кровь его на наших главах и главах детей наших! – загудел народ.

– Возьмите его в свое удовольствие! – сказал Пилат.

Иисуса схватили, взвалили на него крест, стали оплевывать, бить и подгонять пинками в направлении Голгофы. Он зашатался – крест был тяжел – посмотрел вокруг в надежде увидеть кого-нибудь из учеников, который кивнет ему, пожалеет его. Он смотрел, смотрел, но так никого и не увидел. Тогда он вздохнул и прошептал:

– Благословенна да будет смерть! Слава Тебе, Боже!

А тем временем ученики забились в таверну Симона Киренянина и ожидали, когда кончится распинание, чтобы с наступлением ночи уйти, не попадаясь никому на глаза. Притаившись за бочками, они прислушивались к тому, что происходило на улице. До слуха их доносился шум радостной толпы – все, женщины и мужчины, спешили на Голгофу. Они отменно справили Пасху, наелись до отвала мяса, напились вдоволь вина и теперь спешили посмотреть, как будет происходить распинание.

Ученики вслушивались в доносившийся с улицы шум и дрожали. Время от времени раздавалось тихое всхлипывание Иоанна, иногда поднимался Андрей, прохаживался взад-вперед по таверне и грозился, а Петр ругался и сквернословил из-за того, что ему не хватило мужества и смелости заявить о себе открыто и принять смерть вместе с Учителем… Сколько раз он клялся ему: «Вместе с тобой до смерти, Учитель!», а теперь, когда смерть приблизилась, он забился за бочки.

Иаков разозлился.

– Довольно хныкать, Иоанн, ты ведь мужчина! – сказал он. – А ты, молодчина Андрей, сядь уже и перестань подкручивать усы! Идите все сюда, подумаем, что дальше делать. Что если он и вправду Мессия? Если через три дня он воскреснет, с какими рожами предстанем мы перед ним? Об этом вы подумали? Что ты скажешь, Петр?

– Если он Мессия, то нам несдобровать, вот что я скажу, – в отчаянии произнес Петр. – Я ведь уже говорил, что успел трижды отречься от него.

– Если он и не Мессия, нам все равно несдобровать, – ответил Иаков. – А ты что скажешь, Нафанаил?

– Скажу, что нужно уносить ноги: Мессия он или нет, нам несдобровать.

– А его как же – так и бросим на произвол судьбы? Разве это вынесут сердца ваши? – спросил Андрей, направляясь уже к двери, но Петр удержал его за одежду.

– Сиди смирно, пока тебя не разорвали в клочья. Поищем другое средство.

– Какое еще средство, лицемеры и фарисеи? – прошипел Фома. – Давайте поговорим начистоту, и нечего тут краснеть: мы открыли дело, вложили в него все наши денежки. Да, это торговля и нечего пялиться на меня со злостью! Мы занимались торговлей: ты – мне, я – тебе. Я отдал свой товар – гребни, катушки, зеркальца, чтобы получить взамен Царство Небесное. И вы поступили точно так же: кто отдал челн, кто – овец, кто – покой, а теперь все труды пошли насмарку, мы разорились, все наше добро пошло к дьяволу, а теперь смотрите, как бы и саму жизнь не потерять! Что тут еще скажешь? Спасайся, кто может!

– Правильно! – воскликнули Филипп и Нафанаил. – Спасайся кто может!

Петр встревоженно посмотрел на Матфея, который сидел в стороне, наставив свои огромные уши, не издавая ни звука.

– Ради Бога, Матфей, не записывай этого: лучше прикинься глухим, не выставляй нас посмешищем на веки вечные!

– Успокойся, – ответил Матфей, – я свое дело знаю. Много я вижу, много слышу, но отбираю то, что нужно. Единственное, о чем я вас прошу, – для своей же пользы примите какое-нибудь благородное решение, покажите себя молодцами, чтобы я мог написать об этом и прославить вас, бедняги. Вы ведь апостолы, а это дело нешутейное!

Тут дверь распахнулась от удара ногой, и в таверну вошел Симон Киреняин. Одежда на нем была изорвана, лицо и грудь залиты кровью, правый глаз вспух и слезился. Он ругался и рычал. Сбросив с тела остававшиеся на нем лохмотья, Симон погрузил голову в кадку, где ополаскивал от вина стаканы, схватил полотенце, вытер верхнюю половину тела, не переставая при этом рычать и плеваться. Затем он подставил рот под кран бочки, выпил, услышал за бочками шум, заглянул туда, увидел сгрудившихся в кучу учеников и разозлился.

– Тьфу, чтоб вам пропасть, шкуры негодные! – закричал Симон. – Так вот бросают в беде своего предводителя, так вот бегут с поля битвы, негодные галилеяне, негодные самаритяне, ничтожества!

– Души наши хотели, Симон, – ответил Петр, – души наши хотели, одному Богу известно как, да вот тела…

– Пропади ты пропадом, болтун! При чем здесь тело, если душа хочет! Все становится душой: и палица в руке, и одежда на теле, и камень под ногой – все, все. Вот, смотрите, трусы, тело мое все в синяках, одежда превратилась в лохмотья, а глаза готовы вытечь! А почему? Чтоб вам пропасть, негодные ученички! Да потому, что я вступился за вашего Учителя, вышел один на один со всем народом – я, хозяин таверны, презренный Киренянин! А почему я это сделал? Потому что верил, что он Мессия, который на следующий день сделает меня – вертким да могучим? Нет, совсем не потому! Потому что было задето мое самолюбие – будь оно неладно – и я в том не раскаиваюсь!