Филипп бросил стадо и, прыгая со скалы на скалу, приблизился, желая поговорить.

– Новый потоп, ребята! – крикнул он. – Во имя бога, остановитесь, давайте поговорим! Наступил конец света! Гляньте-ка, сколько несчастий приключилось: третьего дня распяли великую надежду нашу – Зилота; вчера Бог отверз водопады небесные, как раз в ту самую минуту, когда тока были уже полны, и остались мы без хлеба. А недавно у меня разродилась овца и принесла агнца о двух головах… Поверьте мне, наступил конец света, и потому – заклинаю вас верой вашей? – бросайте работу и давайте поговорим!

Но почтенный Зеведей распалился от этих слов пуще прежнего. Кровь бросилась ему в голову.

– Послушай-ка, Филипп, оставь нас лучше в покое! – крикнул он. – Не видишь разве: мы заняты делом! Мы – рыбаки, а ты – чабан, а плакаться – теперь дело хлебопашцев! За работу, ребята!

– А разве тебе, почтенный Зеведей, не жаль земледельцев, которые помрут с голоду? – возразил пастух. – Они ведь, знаешь, тоже израильтяне и братья наши, и все мы – единое древо, хлебопашцы же – корни его, коль засохнут они, зачахнем и все мы… И вот еще что, почтенный Зеведей: коль все мы повымрем к приходу Мессии, кого же он тогда спасать будет, скажи на милость?

Почтенный Зеведей распалился до того, что, казалось, готов был лопнуть со злости.

– Ступай отселе, если в Бога веруешь, ступай к своим филиппятам: надоело уже слушать о Мессиях. То один придет – и тут же его распнут, то другой – и этого распнут. Знаешь, какие вести шлет Андрей отцу своему Ионе? Куда ни пойдешь, где ни остановишься – всюду крест, а пересохшие колодцы полны Мессий… Так что хватит! Нам хорошо и без Мессий, и без них у нас хлопот хоть отбавляй. Принеси-ка мне лучше сыру, а я тебе за него рыбы дам. Ты – мне, я – тебе, вот что есть Мессия!

Он засмеялся и повернулся к своим работникам:

– Ну-ка, живей, ребята! Разведем огонь, сварим ухи да похлебаем. Солнце уже высоко над головой.

Филипп уж было собрался сгонять своими ножищами стадо в один гурт, но вдруг остановился. На узкой тропинке, извивавшейся по берегу вокруг озера; показался нагруженный непосильной ношей ослик, а за ним – босой, с грудью нараспашку крупный рыжебородый мужчина. В руках у него была раздвоенная хворостина, которой он торопливо нахлестывал животное.

– Глянь-ка, не Иуда ли это Искариот, зловещая борода?! – сказал чабан, не двигаясь с места. – Он снова стал ходить по селам – то мотыгу изготовит, то мула подкует. Пойдем послушаем, что он нам скажет.

– Будь он проклят! – пробормотал почтенный Зеведей. – Не нравятся мне его волосы. Слышал я, такая же борода была у его праотца Каина.

– Он, злополучный, родился в Идумейской пустыне, где до сих пор рыскают львы, так что не нужно держать на него обиды, – сказал Филипп и, сунув два пальца в рот, принялся свистеть погонщику осла.

– Иуда! – закричал он. – Добро пожаловать! Иди сюда, дай-ка на тебя взглянуть!

Рыжебородый сплюнул и выругался: он явно недолюбливал и пастуха Филиппа, и дармоеда Зеведея, но он был кузнецом, человеком зависимым, и потому подошел ближе.

– Что нового слыхать в селах, по которым тебя носит? Что случилось в поле? – спросил Филипп. Рыжебородый остановил ослика, схватив его за хвост.

– Все просто чудесно, Господь премного милосерд, любит свой народ, за то Ему и слава! – ответил он, сухо рассмеявшись. – В Назарете Он распинает пророков, на поле насылает наводнение и отнимает хлеб у своего народа. Разве вы не слышите? Плач стоит над полем: женщины оплакивают зерно, словно дитя родное.

– Все, что вершит Бог, вершится во благо, – возразил почтенный Зеведей, досадуя, что лишние разговоры только наносят ущерб его добру. – Что бы ни свершил Бог, я Ему верю. Бог меня хранит, даже если все утонут, а я один спасусь. Бог меня хранит, даже если все спасутся, а я один утону. Все равно я в Него верую. Дважды два – четыре!

Услыхав эти слова, рыжебородый забыл, что зарабатывал на хлеб поденщиной и зависел ото всех. Зло взяло его, и он процедил сквозь зубы:

– Ты веруешь, почтенный Зеведей, потому только, что Всемогущий помог тебе хорошенько устроить свои дела. Твоя милость имеет в своем распоряжении пять лодок да пятьдесят рыбаков, которых держит в неволе и дает им на прокорм ровно столько, чтобы они ноги не протянули от голода да имели силы гнуть на тебя спину, в то время как твоя милость знай только набивает себе до краев сундуки, брюхо да кладовые. Оттого ты воздымаешь руки к небу и твердишь: «Бог справедлив, я в Него верую! Мир прекрасен, и да будет он всегда неизменным!» Но спроси про то Зилота, которого распяли третьего дня, потому что он боролся за нашу свободу; спроси крестьян, у которых Бог за одну ночь отнял весь их годовой урожай и которые теперь ползают в грязи, собирая остатки и оплакивая погибшие посевы; спроси про то у меня, потому как в своих странствиях по селам я вижу и слышу страдания Израиля! Доколе? Доколе?! Ты никогда не задавался этим вопросом, почтенный Зеведей?

– Говоря по правде, я не особенно доверяю рыжим. Ты ведь из рода Каина, который убил брата своего. Ступай-ка подобру-поздорову, не хочу я разговаривать с тобой! – ответил Зеведей и повернулся к нему спиной.

Рыжебородый ударил ослика хворостиной, тот встал на дыбы, рванулся и пустился вскачь.

– Погоди-ка, – тихо проговорил Иуда. – Погоди-ка, старый дармоед, придет еще Мессия и наведет порядок. И уже поворачивая за скалы, он обернулся и крикнул:

– Мы еще поговорим, почтенный Зеведей! Думаешь, Мессия никогда не придет? Придет! Придет и поставит всех мошенников на свое место. Видишь – я тоже верую. Так что, хозяин, до встречи в судный день!