– Как от любой книги остается сгусток впечатления, так и от Библии у меня он остался, - сказал Беляев.

– И какой же он, этот сгусток?

– Несчастья, - вдруг сказал Беляев. Иосиф Моисеевич от удивления пошевелился в кресле, не выпуская книжку в газетной обертке из рук.

– Несчастья?

– Да.

– Хотя я догадываюсь, - сказал Иосиф Моисеевич. И, подумав, добавил: В этом что-то есть.

– Конечно, есть, - сказал Беляев, поглощенный собственными раздумьями.Несчастная история, несчастный народ, страдания, исходы, поражения, даже смерть на кресте...

– В несчастьях закаляются, - сказал Иосиф Моисеевич.

– Может быть. Но... Плакаться, стонать всю жизнь - удел не нашедших себя людей. Должно быть, мне кажется, затмение жизнью. Или такая твоя собственная включенность в жизнь, которая не позволяет сосредоточиться на несчастьях.

– Это довольно-таки сложно.

– Я понимаю.

– Понимать-то понимаешь, а источаешься жизнью, не в силах повлиять на нее.

– Это так. Можно радоваться снегу, можно негодовать на него, но он от этого не прекратится.

Иосиф Моисеевич переложил книгу с колена на край стола, накрыл, как бы оперся на нее, ладонью.

– Что это все-таки у тебя за книга, черт возьми?
– в который раз спросил Беляев.

– Сегодня какое число?
– вдруг спросил Иосиф Моисеевич.

– Двадцатое декабря, - сказал Беляев и посмотрел на Иосифа Моисеевича с растущим раздражением.

– Где бы елку купить?

– Тебе нужна елка?

– А тебе не нужна?

– Я заказал в институте, - сказал Беляев.
– Через неделю привезут...

– С корня?

– С какого корня?

– Ну, сразу срубят и привезут? Или дрянь какую-нибудь залежалую подсунут?

– Конечно, с корня... Я же сказал, что специально машину отправляем.

– На мою долю возьми.

– Нет проблем, - сказал Беляев и, немного подумав, спросил: - Тебе что, шестьдесят в этом году стукнуло?

– Откуда ты знаешь?
– удивился Иосиф Моисеевич.

– Ты сам сказал, что с пятнадцатого года...

– Так это было в феврале... Я февральский. Родился в войну... В первую мировую. Да-а, - протянул он.
– Даже самому не верится, что столько отмахал! Да. Что нам семьдесят шестой принесет?

– Ничего нового, - равнодушно сказал через небольшую паузу Беляев.
– И в то же время - все новое.

– Лучше об этом не думать. Скромно исполнять свою посредническую роль, - сказал Иосиф Моисеевич и оглядел битком набитую книгами комнату. Сколько жизней я прожил, благодаря книгам!
– воскликнул он.
– Каждая книга новая жизнь.

– Ты много читаешь?

– Ну ты же видишь, сколько книг!

– Иметь много книг, это не значит читать их.

– В среднем - двести страниц в день. Особенно на ночь. Хоть и сплю я с женой в одной кровати... Ты, кстати, с женой спишь?
– вдруг спросил он.

– С женой, - удивленно ответил Беляев.

– Это замечательно. Спать можно только с женой. Успокаивает, как снотворное. Обнимешь ее, прижмешься и засыпаешь. Но до этого - обязательно чтение. Ночник над головой горит. И так - каждый день. Жену эту тоже воспитал - читает.

– Почему "эту"?

– Она вторая у меня. Первая с ума сошла. Тихой такой сумасшедшей стала. Потом пошла из дому, неделю ее разыскивал. Нашел в морге. Повесилась в Измайловском парке на железном заборе.

– Отчего она это?

– Болезнь. Тихо так протекала. Она директором букинистического магазина была. И вдруг стала интересоваться математикой. С какой стати, неизвестно. Придет домой и считает на листочке. Я сначала не придавал этому значения. Я тоже иногда считаю, работа требует, но чтобы каждый вечер, не приготовив ужина, исписывать горы листов, увольте! Спросил, что это она считает. Отвечает, что подсчитывает метраж книг. Я не понял, какой метраж. Она разъяснила, что авторские листы, переведенные в печатные дают страницы и что она вычисляет страницы книг в длину. Ну, если взять каждую страницу, склеить с другой и так далее... Свиток развернутый, короче. Высота текста на странице книги стандартного формата, восемьдесят четыре на сто восемьдесят в тридцать вторую долю, составляет семнадцать сантиметров. Она высчитала, что "Идиот" Достоевского где-то равен ста двум метрам. "Война и мир" метров триста сорок. И так далее... Так посчитала месяц и ушла, - сказал Иосиф Моисеевич с видом человека, овладевшего разговором.
– Представь себе задачки! Так вот, ложусь я в постель, сзади ночник светит, открываю книгу и читаю. Часа два-три. Замечательно. А жена эта сначала в ванне читала. Знаешь ведь, перепады температур. В горячей ванне разомлеешь, приятно почитать. Возьмет книгу, сядет в горячую воду и читает. Один раз я ночью проснулся, шлепнул рукой рядом - нет ее. Я испугался, вскочил, смотрю на часы половина пятого утра, а ее нет. Я в ванную. А жена спит в ней. Черт с ней, с книгой, что плавала в воде! Как жена не утонула, не понимаю. Я ее пугать не стал. Тихо так пустил воду и открыл спусковую затычку. Она глаза и открывает... Ну, я ей спокойно все рассказал. С тех пор - пятнадцать минут в ванне и - скорее в постель, ко мне под бок. И за книгу. Очки наденет и читает. Говорит, что в кровати лучше читать, потому что когда сон сладко гладит очи, стоит лишь книжку отложить и спать, почти что не прерывая сна, не то что в ванне, лень из нее вылезать, обтираться, идти в комнату - весь сон пропадает.

– А моя Лиза так устает с детьми, что сразу же засыпает, - сказал Беляев и, подумав, добавил: - Особенно сейчас, когда беременна.

– Сколько же у тебя детей?

– Пока трое, Колька, Сашка, Мишка. Хочется девчонку, - сказал Беляев устало.

– Да у тебя куча детей!
– воскликнул Иосиф Моисеевич и поднялся.

Он взял книжку в газетной обертке, с которой не отводил глаз Беляев, прошел к несгораемому шкафу, сунул в него эту книжку и закрыл шкаф на ключ. Затем поднял с пола пачку, распаковал ее и достал яркую книжку в переплете большого формата.