Шрифт:
– Истинно!
– Истинно так!
– Мудро изрек Володи мер Ондреич!
Дмитрий и сам, под шум боярских голосов, готов был обнять брата, но сдержался, лишь кивнул. Он увидел, как Григорий Капустин вихрем сорвался с места, подбежал к полку гридни и с первого же коня смахнул седока, как муху с седла. Сам вскочил и, пастясь улыбкой во все лицо, погнал серого в яблоках жеребца через ворота, через соборную площадь, прямо ко двору Беклемишевых. Дмитрий тоже был рад за него и, повеселев, велел выезжать со двора.
* * *
Ивану не лежалось на телеге. Он, увязанный, будто куль, толстой веревкой, силился сесть, и это ему удавалось, если телегу качало не шибко, и тогда всем становилось видно его бледное, ставшее неожиданно красивым лицо. Его не портили даже узко посаженные глаза, а волосы, вымытые накануне в бане Беклемишевых, куда водили Ваньку под стражей, рассыпались на щеки легким ленком и подымались, и пряли по ветру. Чистая рубаха, вышитая матерью, боярыней Марьей, была надета утром перед причастьем. Из шитого шелком ворота белела гордая шея, гладкая, юная...
– Эва голову-то воздымает, - ворчали ближние бояре, будто ненароком косясь на великого князя.
– Истинно! Ишь уста-те кривит!
– Криворотой себе на уме!
– Надо бы: великого князя в Орде приторговал!
– Эва, эва! Брови-те возвел горе!
– Молиться хочет! Руки развяжите!
– Как дьявола ни крести, он все кричит: пусти!
За телегой вольно шел Жмых. Он смотрел по сторонам, и на лице его, исстеганном кнутом Капустина, не было ни смятения, ни жалости к Ваньке. Этот отсечет голову, не дрогнет...
Впереди шел легкой рысью полк пасынков. За ним - телега с Ванькой Вельяминовым. За телегой - полусотня гридников, потом - великий князь с боярами, а следом, то напирая, то придерживая удила, резвился стремянной полк великого князя, красуясь дородством и блеском упряжи.
А кругом валил народ. Плотные серые толпы мальчишек в старых зипунах, во рвани шапок песком пересыпали слева и справа. Поддаваясь общему движенью, спешили неторопливые обычно кузнецы, кожемяки, горшечники, плотники, мастера каменного строения, дегтя-ри, дровосеки... Особо держалась, не смешиваясь даже в общей толпе, дворня разных бояр. Челядь... В черных сотнях были повольней на слово. Они кричали без большой оглядки на бояр и великого князя:
– И чего не хватало Ваньке? Жил бы!
– Не нам попа каять, на то есть другой поп!
– Пришел кончик, сердешному! Думано ли?
– Судила судьба киселем заговеться!
– Небывало дело: прилюдно живота избыть!
– Вот судьба: ныне губы в меду, а наутрее - во гроб тебя кладу!
– Простил бы великий князь - Ванька бы век за него молился!
– Не-е! Тут сошлись, како кистень с обухом!
– Нельзя прощать: зло коренливо!
– А пролита кровь - не во зло?
– Вот то-то и есть: Андрей Боголюбской убил Кучку, и его убили...
– Прикуси язык! Не то в башне Беклемишевых вырвут!
– А у меня их два, языка-то! Един - для господа бога, другой - для дьявола!
– Богат Тимошка - и кила с лукошко!
– Зрите! Едва не пал Ванька!
Телега с Иваном Вельяминовым вытягивалась из рытвины и разворачивалась у широкого старого пня. Все три полка-дружины пошли по кругу, стали оттеснять напиравший народ и с трудом оттоптали свободный пятачок земли, похожий на измятый щит.
– Жмых, развяжи его!
– крикнули из дружины гридников. Но Жмых и ухом не повел. Он выдернул из сена, из-под Ваньки, топор, ПОЛОЖИЛ его на плечо и за-похаживал у телеги. Никто из больших бояр, как и Дмитрий, не знал порядка этому непривычному делу и потому все шло комом. Великий князь требовал исполнить его повеление боярам. Те зашушукались и стали выкликать все того же Григория Капустина. Когда московский богатырь, чуть оробев (не его ли опять заставят голову рубить), приблизился к телеге и сказал Жмыху тихо некие непонятные другим слова, знакомые тому по страшной башне, тот забегал. Зубами вцепился в веревки и развязал узлы. Огладил Ивана.
– Не робей, я тя не больно...
– Брысь!
Иван Вельяминов поднялся на ноги. Одна уперлась в грядку телеги. Сено, зеленое, свежее, только-только накошенное на подмосковных лугах, доставало ему колено другой. Он оглядел. Кучково поле и смотрел, казалось, не на народ, не на воинство князево и не на князя, а куда-то дальше, будто что-то вспоминал. Может, и впрямь, вспомнился ему тот день, когда наехал с сотней татар посол Сарыхожа, и он, еще совсем молодой, скакал рядом с отцом, тысяцким Вельяминовым, потом мчался от воинства за коршуном и подстрелил хищника из лука... Давно было...
На телегу вскарабкался духовник великого князя, отец Нестор. Пока лез, помял бумажный свиток и, рас-строясь, оглянулся на великого князя, расправил свиток в дрожащих руках и прочел повеление о казни. Не все слышали, и потому пошло передаваться из уст в уста - загудело, заколыхалось поле Кучково.
Жмых потянул Ивана с телеги. Вельяминов отбрык-нулся от него ногой и глянул на великого князя. Сощурил глаза, уколотые блеском золоченых поручей Князевых, на коих играло августовское солнышко, еще теплое, но уже ослабевшее, прихворное. Дмитрий сказал что-то брату, тот - Боброку. Боброк подумал и велел Кошке что-то доправить у телеги.