– Не желаешь ли прохладиться, святитель?
– ласково спросил Дмитрий митрополита и сделал знак.

Двое бояр - Шуба и Олешинский - кинулись к кувшину на подоконнице и налили небражного меду со льдом. Митрополит испил, окстясь. В ту же кружку Дмитрий велел налить себе, а потом потянулись к медовой прохладе и остальные. Грузному Боброку было тяжелей многих переносить жару, но он переждал всех я только потом выпил немного, что осталось, и снова сел, начал растирать колени ладонями. В ответной не только он страдал от жары, страдали все, но не менее мучительной была неизвестность - что в грамоте из Орды? У каждого были дела по дворам, но как тут уйдешь? С другой стороны, сидеть и ждать, когда оклемается Са-рыхожа и обретет дар речи, не было смысла: еще неизвестно, скажет ли он, что в грамоте.

Серпуховской выкликал Свиблова, спросил;

– Что, рассмехнулся?

– Ожил! И рукама и ногама водит!

– Фыркат ли от воды?

– Фыркат, Володимер Ондреич, и главу трижды воздымал!

Это известие немного расшевелило палату, однако митрогголкт вздохнул и промолвил, крестясь:

– Не ждет мое сердце добра от треокаянного. Слова эти показались Дмитрию верными,

Он задумался, потом тряхнул головой и обратился ко всем:

– Видать по всему, бояре, что ныне ногайские торги ране прежнего разгорятся, потому бескормица, и ногайцы коней сбыть до падежа норовят.

– Хитры! Ой, хитры!
– встрял в речь князь Коче-вин-Олешинский, чем привлек внимание палаты, а главное - Дмитрия.

– Но и мы не простаки, - заметил тот.
– Надобно извернуться каждому боярину, каждому воеводе да хорошо бы и податному люду, кто в силах, дабы скупить подешевле и побольше тех коней.

– А како прокормить оных?
– спросил митрополит.

– Думал и об этом, владыко... Ныне во степях ордынских падеж коней, волов, баранов превелик будет. Хоть и дожди пройдут днями, то все едино кони их надорваны гладом, все едино ныне Орда обезножела...

– А мы?
– спросил Шуба.

– И мы обезножим, коли не сбережем табуны.

Дмитрий умолк, оглядывая палату - всех по очереди, и в глазах у каждого были недоуменье, испуг или любопытство: что такое надумал великий князь?

– У Орды нет спасенья от зною, у нас есть! Мы сберем табуны свои и перегоним их на полуношный край княжества, где земля не вельми опалена. Туда отошлем и холопей наших, дабы сено косили, сколько есть и сколько по силам придется. Будут табуны - будет у княжества воинство!

– Пресветел глагол и слышать сладостно!

– Исполним, батюшко...

– Порадеем для тебя и себя!

Дмитрий дал погудеть немного, потом наставил:

– Но то - забота о божей скотине, а о людях кто за нас думу сдумает? Хлеб сохнет, бояре! Как быть?

– Глад великой грядет, - покачал головой митрополит, не совета никакого не подал, он будто устранялся от дел мирских, отяжеленный старостью, или просто стал спокоен за воспитанника своего, веря в его светлую голову.

– Истинно речет святитель наш: глад грядет! Да поможет Руси боярство оградиться ныне от мору великого!
– Дмитрий сделал остановку, осмотрел лица советников - молчат, но опаска в глазах.

– Всю Русь, княже, боярству не прокормить!
– осмелел Кочевин-Олешинский, боярин из доверенных.

– За всю Русь я в ответе!
– пресек Дмитрий резко и; глянув еще, как чешет Олешинскийг бороду и голову - вразнос двумя руками, пояснил: - Вам надобно холопей своих не уморить, хлеб продавать по цене божеской.

Тяжело перевело дух боярство, но никто не осмелился возразить. То ли было бы лет пять назад! А князь продолжал:

– А коли ныне бог дождя даст и надобна станет пахота внове - одарить семенным зерном христиан по деревням своим, такоже и горожан, кои окромя поскотины свой присевок держат.

– То дело свято!
– возвысил голос митрополит Алексей.

– То наш долг христианский - не токмо души, но и тела подданных хранить. Не они ли опора нам в черную годину? А коли не исполним мы долга своего, коли Русь обесхлебим - грош цена нашим высоким сиденьям!

При этих словах Дмитрий поднялся со стольца и неистово тряхнул темной скобкой волос на лбу. Он, верно, хотел добавить что-то еще, но передумал и отпустил бояр: дел у них по этой засухе немало и слишком много чести дожидаться княжему верху, когда опростается пьяный ханов посол. Придержал он только Никиту Свиблова и долго еще держал его - выслушивал и выспрашивал за все утра, в кои он не удосужился выслушать его. Дал строгий наказ: объехать все вотчинные и прикупленные деревни, довести до тамошних тиунов наказ строгий: зерно беречь, скот хранить, особенно коней.

Служба у Свиблова затянулась, но Дмитрий пожелал просмотреть свитки, в коих помечены подати серебром и мехами с князей меньших, владетелей городов. Свиблов (вот чем угоден был Дмитрию этот старый, опытный тиун) тотчас вытряхнул из рукавов свитки, пал на колени и развернул те свитки на чистой половице, у стены. Дмитрий преклонил колено перед великой силой жизни - состоянием. В городах, селах, деревнях, слободах - по всему княжеству великому вершили смерды и холопы, податные люди и служивые свой труд, и превратился их труд в серебро, меха, мед, пеньку, воск, многие железные поковки - во все то, без чего не живет человек, без чего не устоит государство, без хлеба - в первую очередь...