– Не хотите ли вы сказать, что некоторые члены труппы?..

– Ну, конечно.

– Угу. – Карелла утвердительно качнул головой.

– Не героин, – сказала Тина. – Но чуточку кокаина, бывает, время от времени.

– Но не Салли.

– Мне неизвестно. – Тина помолчала. – И я тоже не употребляю, если вы хотите спросить об этом.

– Я не этот вопрос хотел задать. – Карелла улыбнулся. – Салли никогда не говорила, что ей кто-нибудь угрожает письмами или звонками?

– Никогда.

– Она кому-нибудь должна деньги? Вам неизвестно об этом?

– Мне неизвестно.

– Ее ничего не беспокоило?

– Нет. То есть да.

– Что именно?

– Ничего серьезного.

– Ну так что же?

– Она хотела снова брать уроки пения, но не знала, как найти время на это. Она каждый день танцевала, вы знаете, и ходила к психиатру трижды в неделю.

– И все? Больше ее ничего не беспокоило?

– Больше она ни о чем мне не рассказывала.

– Вы не знаете, как зовут ее психиатра?

– К сожалению, нет.

– Как она ладила с остальными в труппе?

– Отлично.

– Ас руководством?

– Вы кого имеете в виду? Алана?

– Кто такой Алан?

– Наш продюсер, Алан Картер. Кого вы называете руководством? Менеджера труппы? Генерального менеджера?

– Любого из них или всех. Как она ладила с людьми, которые руководили шоу?

– По-моему, отлично, – сказала Тина и пожала плечами. – Когда шоу открывается, этих людей становится редко видно. Ну, в нашем случае, поскольку у нас такой успех, Фредди появляется для проверки разок-другой в неделю, убедиться, что мы не стали играть с прохладцей. Но в остальном...

– Фредди?

– Наш режиссер. Фредди Карлайл.

– Как пишется это имя? – спросил Мейер, снова записывая.

– Через два "л" и "и".

– А имя продюсера?

– Алан Картер.

– Кто менеджер труппы?

– Дэнни Эпштейн.

– А генеральный менеджер?

– Луис Эберхарт.

– Нам еще надо о ком-нибудь знать? – спросил Карелла. Тина пожала плечами.

– Помощники режиссера? – спросила она. – У нас их трое. – Она снова пожала плечами. – То есть у нас в труппе всего тридцать восемь человек, а еще Бог знает сколько музыкантов, осветителей, плотников и менеджеров по инвентарю и...

– Среди них есть латиноамериканцы?

– Вообще в театре? Наверное, есть. Многих я почти не знаю. Бывает, прохожу мимо них почти голая.

Она вдруг широко улыбнулась. Но потом, видно, вспомнила, из-за чего они собрались, и улыбка исчезла с ее лица.

– А как насчет труппы? «Латиносы» в труппе были? – спросил Карелла.

– Двое из «цыган», – ответила Тина.

– Можно узнать их имена? – спросил Мейер.

– Тони Асенсио и Майк Ролдан. Ролдан не звучит по-испански, но это испанское имя. На самом деле он МигельРолдан.

– Салли питала к кому-нибудь из них особую склонность?

– "Цыгане" в шоу знают друг друга достаточно близко, – сказала Тина.

– Насколько близко она знала этих двух мужчин? – спросил Карелла.

– Так же, как и всех остальных, – сказала Тина, пожав плечами.

– Она встречалась с кем-нибудь из них в нерабочей обстановке?

– Они оба педерасты. – Тина скривила губы. – Они даже живут вместе. – Она вдруг вспомнила про дневной спектакль и глянула на часы. – О Господи! Я опаздываю, надо бежать! – И вдруг на ее лице появилось раскаяние, и показалось, что она снова расплачется. – Шоу должно продолжаться, да? – с горечью сказала она, качая головой. – Я волнуюсь об этом шоу, а Салли-то умерла.

В патрульной машине, которая стояла у тротуара, сидели двое полицейских. Они наблюдали за дракой – казалось очевидным, что святой отец берет верх над противником. Вылезать из машины не хотелось: во-первых – холодно, во-вторых – священник, как казалось, должен был победить. Ну и вообще им нравилось, как тот отделывает своего противника – «латиноса».

Здесь, на 87-м участке, иногда непросто было отличить «латиноса» (то есть «испано-язычного», как следовало писать в официальном отчете) от белого, потому что в жилах многих белых часто текло много испанской крови. Насколько патрульные знали, священникбыл также «латиносом», но кожа его была очень белой, и он был крупнее прочих латиноамериканцев. Двое патрульных удобно сидели в теплой машине и обсуждали, какой рост у священника: шесть футов три дюйма или четыре дюйма? Сколько он весит: двести сорок фунтов или меньше? Непонятно, к какой церкви он принадлежит. Ни в одной из церквей в округе священники так не одеваются... Может быть, он приехал из Калифорнии? Они одеваются так в Калифорнии – разве нет? – на своих церемониях в Напа Вэлей. Священник носил коричневую шерстяную рясу, а голова его на макушке была выбрита, как у монаха, – круглая лысина блестела. Один из патрульных в машине спросил у другого: как называется эта коричневая штука на священнике, ну, эта, которая похожа на платье? Другой патрульный ответил, что эта штука называется рясой,дурачина, и тогда первый патрульный сказал: ну конечно же! Они оба были новички – работали в 87-м участке всего две недели. Потому-то они и не знали, что священник вовсе не был ни священником, ни монахом, хотя в участке он был известен под именем «брата Антония».

По всей видимости, брат Антоний вознамерился избить противника до полусмерти. А противник его был мелким бильярдным шулером, пуэрториканцем, который решил обчистить его карманы. Брат Антоний выволок негодяя из бильярдной, взял его за шкирку и швырнул на кирпичную стену соседнего жилого дома, ну, просто чтобы оглушить его для начала. Потом он взял кий и шарахнул негодяю по коленным чашечкам, но сломал он при этом не чашечки, а кий. Тогда он пустил в ход свои тяжелые кулаки и работал ими без устали, выбивая все чувства из жертвы. Патрульные наблюдали с удовольствием. Брат Антоний был весьма тучным человеком, но в тюрьме он много тренировался с гантелями, и теперь жира в теле не осталось. Бывало, он просил, чтобы его ударили в живот изо всех сил, и радостно смеялся, когда ему говорили, какой он сильный и могучий. Круглый год, даже в жаркие летние месяцы, он носил шерстяную коричневую рясу. В летние месяцы под рясой он не носил ничего. Бывало, он чуть приподнимал нижний край рясы и показывал голые ноги в сандалиях местным путанам. «Видите? – говорил он. – Больше под рясой ничего нет».