На уличном жаргоне кокаин получил целый ряд названий: кока, снежок, цветочная пыльца, санный след, Корина, девица, хлопья, звездная пыль, белая леди, сахарный песок, сладкая пудра и, конечно, нюхательный порошок. В сочетании с героином он назывался «спидбол», хотя в последнее время стало модно говорить «коктейль Белуши». Как его ни называй, кокаин – это проблема. На территории 87-го участка кокаиновые дельцы стали придумывать для своего товара «торговые марки». К маленьким полиэтиленовым пакетикам приклеивались ярлыки с надписями: «Крутой спуск», «Убийство первой степени», «Рвать когти», «Пучина», «Текучее серебро», «Веревочка», «Кума без ума», а также «Олли Кроллет» и «Питер Пуш» в честьбелых пушистых кроликов из известных сказок. Но поскольку люди, продававшие наркотики, честибыли лишены, буквально через несколько часов после того, как какой-нибудь дилер выбрасывал на улицу новый товар под названием «Дьявол», «Пророчество» или «Особый допуск», маленький грязный продавец, который находился на низшей ступени преступной иерархии, продавал точно такой же пакетик, только героина внутри почти уже не было: и наркоманы, и дилеры называли такой пакетик «отбитым». Но все-таки это был героин.

Кокаин – это немножко другое.

По самому последнему правительственному докладу, который передали в комнату детективов, за истекший год в США ввезли около шестидесяти метрических тонн кокаина на оптовую цену пятьдесят миллиардов долларов.

Кокаин был в моде.

В этом состояла самая большая проблема кокаина. Нюхали порошок не только парнишки в лохмотьях из трущоб. Легко было представить себе режиссера огромной студии в Голливуде, утром принимающего решение о том, чтобы потратить миллионы долларов на следующий фильм, а вечером отдыхающего в кресле на берегу океана, внимающего рокоту прибоя и нюхающего порошок с золотой ложечки, которую он носит на золотой цепочке на шее под сшитой у портного шелковой рубашкой. На самом деле, если у человека появляется желание начать нюхать белый порошок, то желательнобыть одним из тех, кто зарабатывает самые большие деньги в стране. Любой работающий полицейский знал математику кокаина. Каждый работающий полицейский был также экспертом в метрической системе мер и веса. Для понимания экономики этого бизнеса необходимо знать, что унция кокаина равна 28,3 грамма, а килограмм соответствует 35,2 унции, или 2,2 фунта по английской системе мер «эвердьюпойс». Средний колумбийский фермер, производитель листьев коки, продавал их дельцу по доллару за фунт, то есть по два доллара за килограмм. К тому времени, когда сырье превращалось в гидрохлорид кокаина, а затем его снова и снова разбавляли, потом фасовали в пакетики и пускали в продажу, грамм уходил по цене от ста до ста двадцати пяти долларов в зависимости от качества. Астрономические суммы в торговле кокаином складывались из-за исключительно большого числа посредников, которые возникали между источником и потребителем, и бессовестного разбавления чистого продукта (90 – 98 процентов) в Южной Америке до 12 процентов при розничной продаже на улице.

Нельзя сказать, что Мейер и Карелла однозначно смотрели на связь кокаина с убийствами. С одной стороны, они стремились закрыть дело Лопеса/Андерсон/Эдельмана (и, возможно, Квадрадо). С другой стороны, если убийства имели отношение к южноамериканским гангстерам, которые базировались в Маджесте за рекой, в районе, который полиция прозвала «нашей маленькой Боготой», то у них не было уверенности, что им попалась как раз та банка с горошком, которую они особенно хотели открыть. Борьба с организованной преступностью не входила в круг их прямых обязанностей, и преступники из Колумбии были слишком крепкими орешками для парочки скромных щелкунчиков из 87-го участка. Когда они постучались в квартиру Тимоти Мура на втором этаже на улице Челси-плейс, они надеялись, что он сможет рассказать им об участии Салли Андерсон в крупной торговле наркотиками, которая давала ей «дополнительный заработок» и о чем намекала черная танцовщица Лонни, но они также надеялись, что эта версия была ошибочной. Пусть лучше они выйдут на психа, чем на наемного убийцу от колумбийской мафии.

За дверью была слышна музыка. Классическая. Струнные инструменты. Оба детектива ничего не понимали в музыке: они не узнали композитора. Музыка звучала очень громко и была хорошо слышна на лестничной площадке. Они снова постучали.

– Кто там? – раздался голос.

– Полиция! – крикнул Карелла.

– Одну минуту!

Они принялись ждать. Струнные инструменты уступили место ударным и затем тому, в чем Карелла узнал гобой. Сквозь мелодичный перезвон он услышал, как щелкнул замок. Дверь отворилась. Музыка еще громче хлынула на лестничную клетку.

– Привет, – сказал Тимоти Мур.

На нем была спортивная рубашка с гербом и названием университета Рэмси красными буквами. На нем также были коричневые вельветовые брюки и стоптанные домашние тапочки.

– Заходите, – сказал он. – Я пришел домой всего несколько минут назад.

Его квартира состояла из гостиной, спальни и кухни. В этой части города, так близко от университета, он, вероятно, платил за квартиру примерно шестьсот долларов в месяц. Входная дверь открывалась прямо в небольшую гостиную, обставленную мебелью из комиссионного магазина: здесь были диван, стулья, настольная лампа и некрашеные книжные шкафы, в которых блестели корешки толстых томов. Карелла заключил, что это были книги по медицине. В углу комнаты на вешалке висел скелет человека. На столике у дивана стоял телефон и еще маленький транзистор на батарейках, из которого громко звучала какая-то симфония, или соната, или, возможно, концерт. Приемник был одним из тех маленьких японских транзисторов, как у Дженеро. Принципиально отличался только в одном: у Дженеро он всегда был настроен на станцию, передававшую рок-н-ролл. За диваном виднелась дверь в спальню, где стояла неубранная кровать. С другой стороны еще одна дверь вела в кухню.

– Сделаю потише, – сказал Мур и сразу подошел к приемнику. Пока он возился с регулятором громкости, Карелла подумал: почему он вообще не выключит радио? Но промолчал.

– Ну вот, – сказал Мур.

Звук все еще был достаточно громким, чтобы вызывать раздражение. Может быть, Мур глуховат, подумал Карелла. Или старается скрыть волнение, А скорее всего самого Кареллу раздражала чужая привычка слушать музыку. Привычка тех, кто, возможно, был туговат на ухо.

– Нам не хотелось беспокоить вас в университете, – сказал он громко, чтобы его голос был слышен. Как раз в эту минуту вступили кларнеты. Или флейты, может быть.

– А нельзя ли сделать еще чуть потише? – сказал Мейер, явно не щадя чувств людей, которые могли страдать от физических недостатков.

– Ах, извините, – сказал Мур и сразу подошел к радиоприемнику снова. – Он у меня все время включен. Иногда я забываю, что очень громко.

– Имеются исследования, – сказал Мейер.

– Какие исследования?

– О том, как развивалась глухота у поклонников рок-н-ролла.

– В самом деле?

– В самом деле, – сказал Мейер. – От всех этих децибелов.

– Ну, я еще не оглох, – сказал Мур и улыбнулся. – Не желаете что-нибудь? Кофе? Спиртного?

– Нет, спасибо, – сказал Карелла.

– Ну, садитесь. Будьте любезны. Вы сказали, что пытались найти меня в университете...

– Нет, мы не хотели беспокоить вас в университете.

– Спасибо за это. В последнее время я несколько отстал от программы, и отрывать меня от лекций было бы нежелательно. – Он поглядел вначале на Кареллу, а потом на Мейера. – Ну, что нового? Есть хорошие новости?