Юнна подняла на него глаза, полные слез: она представила себе, как отец лежит, бледный, истощенный, вдали от дома, на узкой лазаретной койке. Они считали его погибшим, а он оказался живым - от этого еще сильнее сжималось сердце, в котором смешались вместе и радость и горе. Хотелось плакать навзрыд, громко, на всю улицу, не сдерживая себя. Но она плакала беззвучно.

– Не плачь, умоляю тебя, не плачь, - просил отец.
– Все это позади, все позади...
– Юнне так хорошо была знакома эта отцовская привычка по нескольку раз повторять те слова, которым он придавал особо важное значение и которые старался выделить и подчеркнуть.
– Главное не в этом, главное в том, что вы живы, здоровы - и ты, и мама... Я все знаю о вас...

– Мама каждый вечер перечитывает твои письма, - сквозь слезы сказала Юнна.

– Я верю, - страдальчески произнес отец, - но обстоятельства сложились так трагически и так безысходно, что я не мог ничего поделать, не мог поступить так, как хотел. Не мог, не мог, - повторил он и осторожно притронулся ладонью к голове Юнны.
– Потом ты поймешь, поймешь, уверяю тебя. И мама поймет, мученица наша...
– Он проговорил это поспешно, словно пугаясь, что Юнна может уйти, не дослушав его до конца.
– Главное, что вы живы, и слава богу. А ты так повзрослела, так изменилась к лучшему!.. Стала такой красивой!

– У тебя другая семья?
– вдруг спросила Юнна.

– Нет, нет!
– Отец испуганно отмахнулся, словно отстраняя от себя привидение.
– Что ты, бог с тобой!

И как ты могла подумать?! Ты же знаешь, я и мама - это на всю жизнь... Я совсем, совсем один. Может быть, ото трудно понять. Но, - он помедлил, подыскивая подходящую фразу для того, чтобы выразить мысль, - но этого требуют высшие интересы. Мы не всегда принадлежим только себе...
– Отец осекся, будто сказал что-то лишнее, чего не имел права сказать.
– А как ты? Как живешь? Что у тебя нового?
– забросал он Юнну вопросами, стараясь отвлечь и себя и ее от неприятной и сложной темы.
– Как проводишь время? Все так же любишь поэзию?

– Все так же, - кивнула Юнна, радуясь, что этим самым нейтральным из всех вопросов отец как бы сам выручил ее, избавив от необходимости отвечать на предшествующие.

– И бываешь на литературных вечерах?
– спросил он осторожно и, как показалось Юнне, со скрытым смыслом.

– Бываю. В Лесном переулке, у Велегорского.

Отец пристально посмотрел на нее.

– Да, поэзия - это, пожалуй, единственное убежище от разрушительного урагана революции, хотя и очень ненадежное, - вымолвил отец, все еще не решаясь на прямик спросить Юнну о том, какие узы связывают ее с особняком в Лесном переулке и с Велегорским.

– Поэзия - оружие, - чуточку запальчиво возразила Юнна.

– Я боялся за тебя. Там, в особняке. И счел более разумным...

– Не надо об этом, - прервала его Юнна, - не надо...

– Но ведь и ты... Я ждал, что ты первая бросишься ко мне...

– Но я же...

– Хорошо, хорошо, пе объясняй. Я боюсь за тебя.

Этот Велегорский - он хороший человек? Я наслышан о нем только как о поэте.
– Отец густо покраснел, сказав это, а Юнна хорошо знала, что он краснеет всегда, когда вынужден говорить неправду.

– Смотря что вкладывать в понятие "хороший", - ответила Юнна.
– Мне он нравится, с ним легко и весело. К тому же я люблю его стихи.

– Я боюсь за тебя, - снова повторил отец.
– И как бпло бы чудесно, если бы ты знала поэзию и не знала политики. Бури и грозы не для тебя. Ты нежная, хрупкая...

– Ты зайдешь к маме?

– Конечно, конечно, - порывисто ответил он.
– Ты же знаешь, как я люблю, обожаю ее. И мы снова - придет время - будем жить, как прежде. Но это счастье надо завоевать, за него надо бороться.

– Так пойдем скорее домой, что же мы стоим! Только я сначала подготовлю маму, а потом уж войдешь ты.

Иначе сердце ее может не выдержать такого счастья!

Правда, она всегда верила, что ты воскреснешь. Пойдем же!

И Юнна уже представила себе сияющее лицо матери.

– Ну пойдем же, пойдем...

– Нет, только не сейчас. Родная моя, я все-все понимаю, только не сейчас. Для меня самого эта разлука страшнее каторги, страшнее смерти, но есть причины...

Ты поймешь меня потом, ты поймешь...

Он внезапно закрыл лицо ладонями, и Юнна услышала, как сквозь вздрагивающие пальцы прорвалось приглушенное рыдание. Она впервые в жизни видела, что отец плакал, и в душе ее тут же исчезло, улетучилось все, что не имело отношения к тому чувству любви, с которым она, еще малюткой, впервые осознанно прильнула к отцу и которое и теперь сохранило свою первозданную силу, вызывало светлую радость.

– Все будет хорошо, все будет хорошо, надо только выстоять, - стала утешать Юнна, прижавшись к отцу.