"Да по имянному великого государя указу, бывшего тамбовского епископа Игнатия, что потом расстрига Ивашка, вместо смертные казни велено послать в Соловецкий монастырь, в Головленкову тюрьму, быть ему в той тюрьме за крепким караулом по его смерть неисходно, а пищу ему давать против таких же ссыльных".

Талицкого и Савина велено было казнить копчением; но во время казни они покаялись и были сняты с копчения. По преданиям раскольников, Талицкого сожгли на костре.

Одна попадья Степанида не пострадала.

Прошло около двух лет после погрома русского войска под Нарвою.

И отплатили же русские за этот погром! Вот уже второй год Шереметев мстит за свой нарвский позор…

– Усердствует Борька, - улыбнулся государь, прочитав донесение Шереметева и обращаясь к князю-кесарю, докладывавшему ему по своей "кнутобойной" специальности, - пишет, что при Гумельсгофе Шлиппенбах мало штаны не потерял. [66]

– За Нарву это, государь… - рассеянно пробормотал Ромодановский.

– За Нарву, точно! Это мои колокола так громко звонят там, - сказал государь и пристально посмотрел на Ромодановского…

– Что с тобой, князь?
– спросил он.
– Попритчилось тебе что?

– Уж и не ведаю, государь, как быть, - смущенно отвечал князь-кесарь.

– Что такое? Не ладно у тебя в кнутобойне что?

– Нету, государь, твоим государевым счастьем у меня все обстоит благополучно.

– Так что ж! Кажи.

– И ума не приложу, государь.

– Ну, так я, може, приложу.

Князь-кесарь нерешительно полез в карман и вытащил из него кожаную калиту. Потом вынул из калиты несколько монет одного образца и положил перед царем.

– Что это? Монеты совсем незнакомые, таких я не видывал, - говорил Петр, рассматривая одну монету.

Ромодановский внимательно наблюдал за выражением лица царя.

– Город вычеканен довольно искусно.

– Точно, государь, искусно.

– Да это в Нарву палят.

– В Нарву и есть, государь.

– Да это и я тут вычеканен… моя персона и стать…

– Твоя, государь.

– Я на огонь протягиваю руки.

– Точно… греешься, государь.

Царь вгляделся в подпись на монете и прочел:

– "Бе же Петр стоя и греяся"…

Государь весело рассмеялся.

– Искусно, зело искусно! Это я руки грею у Нарвы… искусно!

Он перевернул монету и стал вглядываться.

Ромодановский побледнел.

– А!
– протянул государь уже другим голосом.
– "И исшед вон, плакася горько", - прочел он, не отрывая глаз от монеты.

На этой ее стороне было изображено: русские бегут из-под Нарвы, а впереди всех - сам царь: он потерял шпагу, и шляпа с него свалилась.

– Откуда это?
– сурово спросил Петр.

– Не наше, государь… от твоих супостатов, чаю… издевка, - несмело отвечал Ромодановский.
– Не наша чекань.

– А как к тебе они попали?

– Подметом, государь… подметные они… Воры неведомые и ко мне подмет учинили, и к тебе, в твой государев двор.

– А кто поднял?

– Мои, государь, ребята, сыщики.

– Но кто дерзнул подметывать?
– спросил царь.

– Какой ни есть неведомый вор, а може, и не один… Я вот и ищу их, государь, - говорил смущенно Ромодановский.

Он не мог себе простить, что до сих пор не напал на след дерзких подметчиков. Это была первая его неудача в сыскном деле. Срам какой! Всевидящий и всеслышащий князь-кесарь нагло одурачен! Под самые его ворота подкинули! И как же он драл подворотного караульного!

– Под землей сыщу и розыск учиню, - бормотал он.

– Это Карлово действо, его, его, - говорил царь.

– Больше некому, государь, - подтверждал князь-кесарь.

– За действо - действо; за Борькино Шереметево действо - Карлово действо… Это мне за Ливонию медаль, - говорил царь, все еще рассматривая монеты, - заслуженная медаль.

В это время Павлуша Ягужинский, исполнив одно личное поручение царя, вошел в комнату, где находился Петр с Ромодановским.

– Справил дело, Павел?
– спросил царь.

– Справил, государь.