Никто, конечно, не знал, какая судьба ожидает эту девушку, с которой так смело разговаривали и заигрывали солдаты. Не знала и сама она, что по мановению ее руки, теперь стирающей белье, целые полки с их генералами будут идти на смерть во славу бывшей портомои. Да, удивительна судьба этой девушки, поистине нечто сказочное, поразительное и почти невероятное…

Произошло это совершенно случайно, как и многое очень важное совершается случайно не только в жизни отдельных людей, но и в жизни целых государств.

Царь, желая проверить донесения своих полководцев, Шереметева и Апраксина, об успехах русского оружия в Ливонии и Ингрии, отправил туда Меншикова, которому он доверял больше всех своих приближенных и практический ум которого давно оценил. По пути из Ингрии в Ливонию Меншиков не мог миновать Везенберга. Там он на некоторое время остановился у полковника Балка.

Балк предложил обед Александру Даниловичу. Оказалось, что за обедом прислуживала Марта, которую старый Балк взял к себе за ее скромность, немецкую чистоплотность и за то, что она умела хорошо готовить, научившись этому в семействе пастора Глюка.

Меншиков внимательно вглядывался в девушку, когда она подавала на стол и ловко, умело прислуживала.

– Те-те-те!
– покачал он головою, когда Марта вышла.
– Ну, господин полковник, вон он как! Ай-ай!

– Что так, Александр Данилыч?
– изумился старик.

– Скажу, непременно скажу твоей полковнице, как только ворочусь на Москву.

– Да о чем скажешь-то?

– Ах, старый греховодник! Он же и притворяется.

– Не пойму я тебя, Александр Данилыч, - пожимал плечами Балк, - в толк не возьму твоих слов.

– То-то, - смеялся Меншиков, - завел себе такую девчонку, да как сыр в масле и катается.

– А, это ты про Марту?

– А ее Мартой звать?

– Мартой. Она полонянка из Ливонии, полонена при взятии Борисом Петровичем Шереметевым Мариенбурга и отдана мне.

– При чем же она у тебя?

– Она состоит в портомоях, а у меня за кухарку: и чистоплотна и скромна, и варит и жарит, как сам изволишь видеть, зело вкусно.

– И точно: рябчика так нажарила, что и на царской поварне так не сумеют. Она, кажись, и по-русски говорит.

– Зело изрядно для немки.

– Где ж она научилась этому?

– У одного пастора там али у пасторши в Мариенбурге.

– Скажу, скажу твоей полковнице, - смеялся Меншиков, запивая рябчика хорошим красным вином, добытым в погребам Мариенбурга, - вишь, Соломон какой: добыл себе Царицу Савскую, [67] да и в ус себе не дует.

В это время Марта внесла сладкое и стала убирать тарелки.

– Погоди, милая, не уходи, - ласково сказал ей Меншиков, - мне бы хотелось порасспросить тебя кое о чем.

Меншиков залюбовался глядевшими на него детски-наивными прелестными глазами и ясным полненьким личиком.

– Мне сказали, что тебя зовут Мартой?
– сказал Меншиков.

Девушка молчала, переводя вопрошающий взор с Меншикова на Балка.

– Откуда ты родом, милая Марта?
– спросил первый.

– Из Вышкиозера, господин, из Ливонии, - тихо сказала девушка, и на длинных ее ресницах задрожали слезы.

Мысль ее мгновенно перенеслась в родное местечко, к картинам и воспоминаниям не далекого, но ей казалось, далекого детства… И вот она здесь, среди чужих, в неволе, полонянка…

– Кто твой отец, милая?
– еще ласковее спросил царский любимец.

– Самуил Скавронский, - был ответ.

– Ливонец родом?

– Ливонец, господин.

– Сколько тебе лет, милая?

– Восемнадцать весной минуло.

– Ты девушка или замужняя?

Марта молчала, она взглянула на Балка, как бы ища его поддержки.

– Странная судьба сей девицы, - сказал полковник, - она замужняя, а остается девкой.

– Как так?
– удивился Меншиков.

– Дело в том, - продолжал Балк, - что едва ее обвенчал пастор с ее суженым, как она тут же, около кирки, стала вдовой: ни жена она, ни девка.

– Да ты что загадками-то меня кормишь?
– нетерпеливо перебил полковника царский посланец.

– Какие загадки, сударь!.. Как раз в те поры, что ее венчали, мы почали добывать их город. А ее жених был ратный человек, и заместо того, чтобы вести молодую женку к себе в опочивальню, он попал на городскую стену, где ему нашим ядром и снесло голову… Такова моя сказка, - закончил Балк, - такова ее горемычная доля.