Мать все собиралась приехать и "навести порядок". Филипп надеялся, что она так и не соберется. Они почти каждый день разговаривали по телефону, обменивались новостями. У нее были свои друзья - писатели, художники, издательские работники.

Набросив меховую полудошку, Мальшет направился к Лизе. Яша, конечно, был у Марфеньки, а Лиза писала за круглым столом, на котором были разложены учебники, отпечатанные на машинке лекции, тетради, словари.

Лиза очень похудела. Серые светлые глаза ее смотрели как-то грустно. Со слабой улыбкой она предложила Мальшету снять пальто и стала собирать в стопку разбросанные книги и тетради.

– Ночью вылетаю самолетом в Астрахань,- сказал Мальшет, повесив в передней пальто. Он взял стул и сел возле Лизы.

– Ты хочешь опять поднять вопрос о дамбе?

– Нет. Дело не в дамбе. Пусть другой проект... хотя я не знаю пока лучшего. Но каспийский вопрос надо сдвинуть с точки замерзания. Потом всякие административные дела. Я закурю?

– Пожалуйста, Филипп!

Мальшет с наслаждением закурил. Как всегда, его охватило в комнате Лизы ощущение праздничности (долго не исчезающее потом). Никогда не появлялось у него вблизи Лизоньки тягостного чувства обыденности, утомления, внезапной и неуместной скуки. По словам Турышева и многих других, с ними происходило то же самое. Что-то было в этой девушке, не отличающейся ни красотой, ни женской кокетливостью, действующее на людей, как свежее раннее утро, полное блеска солнца, росы, бегущих облаков. Это незримое утро окружало ее в любое время года и суток, в радости и горе, создавая вокруг нее особую атмосферу радости, чистоты и праздничности.

Зная Лизу столько лет, Мальшет не помнил ее в дурном настроении, скучной, недовольной - приземленной. Она могла заплакать, как всякая девушка, когда ее обидят или огорчат, но и слезы ее были подобны дождю при солнце. И в комнате, где она жила (или работала), всегда как бы присутствовало утро. Отблеск его играл на желтых оконных занавесках, корешках книг, накрахмаленной скатерти, в косых парусах белоснежной бригантины, стоящей на тумбочке, в углу.

И, как всегда, в присутствии Лизы Мальшета непреодолимо потянуло говорить о самом дорогом и заветном, не опасаясь ни равнодушия, ни насмешек, ни того, что он может надоесть.

– Я не могу понять, Лиза,-начал он,-почему каспийский вопрос не волнует наших крупнейших ученых. Они будут серьезно рассматривать самые узкие научные вопросы - о шестикрылом муравье или спорообразовании грибов,- но едва заговоришь с ними о каспийской проблеме, глаза отводятся в сторону, лицо приобретает сконфуженное выражение. Как будто им несешь детскую чепуху. В чем тут дело, не могу понять! Убытки государства из-за обмеления Каспия исчисляются миллиардами рублей, благосостояние сотен тысяч людей зависит от уровня моря, а солиднейшие ученые страны конфузятся, когда заговоришь о проблеме Каспия. Просто мистика какая-то!

Лиза невольно рассмеялась, но тотчас же стала серьезной: она с интересом слушала. Лиза умела слушать.

– На днях я начал было читать один фантастический рассказ,- продолжал Мальшет,- бросил, не дочитав: дрянь ужасная... Герой предлагает перегнать Венеру и Марс на земную орбиту. Сатурн, Уран и Нептун расколоть на части, а осколки поодиночке подогнать поближе к Солнцу. Детей он предлагает воспитывать на Юпитере, чтоб у них окрепли кости и мускулы...

– Неужели могли напечатать такую глупость? - засмеялась Лиза.

– Как видишь! Конечно, герой предлагает это по молодости лет. Но другой персонаж, "мудрый и старый", по словам автора, говорит по этому поводу: "Ваши идеи понадобятся лет через триста"... Так вот, мы же не предлагаем расколоть на части Сатурн. При современном уровне науки и техники регулирование моря человеком - вполне доступная вещь. Почему же, когда мы в сотый раз напоминаем об этом, солидные ученые на нас смотрят, как на инфантильных? Почему?

Мальшет вопросительно смотрел на Лизу, вертя в пальцах карандаш.

– Если наука почти неопровержимо докажет, что на Марсе есть разумные существа, то солидные ученые будут последними, которые признают это вслух,задумчиво проговорила Лиза.- Не потому, что они косные или консервативные, нет, а просто слишком много об этом писалось облегченно и несерьезно (как у твоего этого автора), и маститому ученому просто неловко всерьез рассуждать об этом. Так, мне кажется, получилось с каспийской проблемой. Много шума подняли вокруг проекта дамб и поворота сибирских рек. Самая хорошая песня, когда мотив ее становится избитым от беспрерывного повторения, теряет все свое очарование.

– Вот те раз! - возмутился Мальшет.- По-твоему, мы слишком много говорили о каспийской проблеме?

– Об этом писали и говорили люди совсем некомпетентные, которых интересовала не научная постановка вопроса, а...

– А нужды народного хозяйства!- твердо договорил Филипп.

– Пусть так. Но как только вопрос о регулировании уровня Каспия человеком стал достоянием широкой толпы...

– Народа!

– Да, народа, конечно... то ученые, привыкшие к обсуждению проблем в аудиториях и кабинетах, на сугубо научном языке с применением труднопонятных формул, пришли к убеждению, что каспийский вопрос - это что-то несерьезное.