Разговор шел наполовину по-русски, наполовину по-английски. Вадим читал и переводил английскую техническую литературу, но разговорный язык знал плохо. Практики не было.

– Мой маленький фирма отшень бедный, - уже совсем доверительно говорил Мейсон.
– Его всегда можно... как это по-русски?.. кушать.

– Конкуренция?

– Да, да... Я буду немножко торговать здесь Советский Союз... В Штатах нет аппарат "Унион". В Советский Союз нет конкуренция. Можно всем фирма строить один "Унион". Вы много строить: атомная станция, гидростанция в Сибирь. Много новый город. Тут никто не можно мешать...

– Нет, все-таки мешают, мистер Мейсон, - сказал Багрецов, заметив, что тот все время посматривает на соседний стол, где лежит крылатое чучело. Например, ваши заокеанские соотечественники, те, что придумали вот эту штуку.

Вадим подвел Мейсона к орлу-разведчику и рассказал, при каких обстоятельствах он попал сюда, рассказал о гибели самолета, о выводах комиссии, расследовавшей причины этой катастрофы, напомнил о многих случаях запуска воздушных шаров над территориями демократических стран.

Американский изобретатель рассматривал летающий аппарат с телевизионной камерой, видел в нем микроскопические радиодетали, выпускаемые разными фирмами, детали, которые применяются и в анализаторе, потому что фирма Мейсона их не производит, а предпочитает покупать готовыми. Он с грустью признался, что новые транзисторы фирмы "Колибри" очень хороши, но слишком дороги, Мейсон не может их покупать для своих аппаратов.

– В этот разведчик много "Колибри"... Тут, - он показывал на них авторучкой.
– Еще тут. Еще тут. Для паука дорого, для шпиона можно...

Презрительно сморщившись, Мейсон тронул чучело за крыло и отошел к окну. Там он приоткрыл портьеру и вдруг, как бы чего-то испугавшись, возвратился к своему анализатору.

– Можно проверять?

Схема, которую испытывал Мейсон вместе с Багрецовым, оказалась удачной, и вот уже потом, в совершенно благодушном настроении, американец закурил и придвинул свой стул к Вадиму.

– Мистер Багретсоф, вы можно говорить честно?

– Так меня учили всю жизнь, - сухо ответил Вадим.

– Мы здесь говорить. А магнитофон сейчас записывать?

– Конечно нет. Для потомства наш разговор мало интересен.

– Но есть НКВД.

– Есть органы государственной безопасности. Но в данном случае им здесь делать нечего.

– Я есть американец. Капиталист.

– Но приехали к нам с честными намерениями?

– О да! А если я хотеть покупать у мистера Багретсоф секрет? Позвать мистер Южная Америка или Штаты?
– он рассмеялся и испытующе посмотрел на Вадима.

– Вы умный человек и не предложите такого абсурда.

– Почему? Почему?
– заинтересовался Мейсон.
– Вас можно снимать на фильм... Как это?.. "Волосок от смерть". Можно повторять храбрость на "Унион". Качаться на трос... Потом немножко прыгать... Отшень замечательный фильм... Паблисити! Сенсация! И отшень много доллар...

– Меня никогда не привлекала артистическая карьера.

– Можно быть хороший инженер. Ол райт! Пожалуйста! Один раз сниматься на фильм, получать доллары, потом покупать фирму.

– А зачем она мне нужна?

Скептически усмехнувшись, Мейсон щелкнул золотым портсигаром.

– Что есть у мистер Багретсоф? Большой вилла? Яхта? Два авто: "кадиллак", "шевроле"?

– У вас очень мало фантазии, мистер Мейсон. Мне нужно гораздо больше. Вилла? Но ведь она всегда стоит на одном месте. А я хочу видеть всю страну. Мне жизни не хватит, чтобы посмотреть ее как следует. Я могу жить но в виллах, а во дворцах-санаториях, и не только в Крыму и на Кавказе, но и у других морей, озер и рек. Я могу жить в горах и в лесах. Всюду, где захочу. Зачем мне яхта, когда множество прекраснейших теплоходов бороздят наши моря и реки? И к машине я равнодушен. Если надо ехать далеко, то предпочту самолет, а в городе, особенно летом, обхожусь прохладным метро или веселым троллейбусом... Я очень люблю, когда рядом со мной много людей.

Разговор продолжался в том же духе. Мейсон больше расспрашивал, чем рассказывал, да это и попятно слишком много он слышал разной чепухи у себя на родине: и о замкнутости советских людей, и о ненависти их к эксплуататорам, и о всяких тайных кознях, которые якобы готовят коммунисты против капиталистического мира.

Самым удивительным Мейсон считал, что его оставили наедине с Багрецовым. Нет ли здесь какой-нибудь провокации?

Об этом он осторожно намекнул Вадиму, рассказывал о совершенстве "подлой техники", о микрофонах, которые спрятаны в стене, о карманных магнитофонах и таких же передатчиках, миниатюрных телекамерах, применяемых Федеральным бюро расследований. Такую камеру нашла у себя в квартире известная американская актриса. Тайный глаз наблюдал за ней много месяцев.

Багрецов сначала вышучивал подозрения Мейсона, а потом оскорбился всерьез.

– В таком случае вы и меня ставите в неловкое положение. Значит, и мне не доверяют? Плохо вы нас знаете, мистер Мейсон.

Вадим увлекся, он говорил один на один с представителем чужого мира, желая переубедить его, будто от этого разговора что-то могло зависеть, будто здесь, в этой лаборатории, решались судьбы человечества. Искренность топа, горячая вера в справедливость, в будущее - все это подкупало Мейсона. Ему по душе была и смелость Багрецова, которую он показал не только в спасении "Униона", но и здесь, в откровенной беседе, в спорах с американцем.