– Ничего.

– Тогда плевать на пошляков. Вчера Толь Толич встретил меня с усмешечкой: "Вы, оказывается, здесь не скучаете, Серафим Михайлович, нашими молодыми кадрами интересуетесь?" Пришлось вежливо осадить. Теперь уж не заикнется.

– Хотелось бы верить, - с грустью сказала Нюра.
– А с другими что делать?

Поярков крепко сжал ее локоть.

– Позабудем про них.
– Он облегченно вздохнул.
– Прямо от души отлегло. А я-то думал... Значит, все остается по-старому?

Нюра захлопнула книгу и устало закрыла глаза.

– Пусть будет так.

– Я счастлив, Нюрочка...

Никто не слышал, что он говорил. А ему самому слова казались пустыми, банальными. Говорил, как он будет скучать без Нюры, наконец в приливе смелости отбросил все, что мешало высказаться.

– Нет, я так не хочу. Без вас не вернусь в Москву. И не ждать, нельзя больше ждать. Если нужно, поговорю с Медоваровым. Не отпустит, тогда поговорю...

– Со мной.
– Нюра, не поднимая головы, разглаживала платье на коленях. Об этом вы забыли? Я не могу, - и Нюра еще ниже склонила побледневшее лицо.

– Почему?
– вырвалось у Пояркова, он нервно закурил и, как бы опомнившись, сунул папиросу в карман.
– Простите, я не о том.

Дрожащими пальцами нажал он рычажок у кресла. С глухим стуком спинка откинулась назад. Так лучше - Нюра сидит согнувшись и не видит его. Запахло паленой шерстью. Папироса? Обжигая пальцы, потушил. "Почему? Почему? мысленно повторял он.
– Да не все ли равно! Не нравлюсь? Любит другого?"

Нюра выпрямилась и, смотря на Пояркова серыми открытыми глазами, проговорила:

– Не сердитесь. Вы ничего не знаете.

В голосе ее слышались боль и стыд, она вновь переживала свою давнюю ошибку, готовая провалиться вниз сквозь пол самолета, только бы не видеть удивленного скорбного взгляда Пояркова.

– Не мучайте меня, - нервно перебирая стеклянные цветные бусы, прошептала она.
– Спросите у Багрецова. Он знает.

Зачем Пояркову расспрашивать какого-то мальчишку? Что за тайна связывает их? Он глушит неясные подозрения, веря, что Нюра не может лгать. Видно, ей боязно признаться. Но в чем?

– Я верю вам, Нюрочка.
– И, склонившись за высоким креслом, робко поцеловал руку.

– Не троньте! Грязная она.
– Нюра быстро, словно от ожога, выдернула руку и, вытащив из сумки платок, отвернулась к окну.

В самолете стало тихо. Утихомирились и гуси и поросята, их оставили в покое до следующего часа, когда придется лететь на большой высоте, через отроги Кавказского хребта.

Проходя мимо Пояркова, старый врач Марк Миронович тряхнул редкой седой бородкой и неодобрительно покачал головой. Уж очень ему не нравилось за последние дни состояние Серафима Михайловича. Прямо хоть в больницу клади. Покой ему нужен, а кругом суетня. Ноев ковчег, а не лаборатория.

Аспирант, изучающий субъективные ощущения полета, застонал. Марк Миронович вытер ему рот куском ваты и предложил таблетку аэрона.

– Не могу, доктор, - упавшим голосом пролепетал аспирант.
– Нужна... чистота эксперимента...
– И он опять схватился за пакет.

– Если хотите знать мое мнение, - теребя бородку, рассерженно проговорил Марк Миронович, - это не эксперимент, а игрушки. Раньше ученые себе чуму прививали... А вы...
– Он посмотрел на мокрую вату и бросил ее в раскрытый пакет.
– И за это еще деньги платят.

Аскольдик наглотался аэрона и чувствовал себя неплохо. Он оттеснил Марка Мироновича в сторону и, размахивая раскрашенным листом, подбежал к Медоварову:

– "Молния" готова, Анатолий Анатольевич, завизируйте.

Медоваров взял с собой Аскольдика, который доказывал, что эта командировка связана с темой его курсового проекта, но дело было в другом: Толь Толич хотел угодить отцу Аскольдика. Не раз приходилось обращаться к нему по разным хозяйственным делам. Кстати говоря, и сам Аскольдик - мальчик полезный, способный, прекрасно рисует карикатуры, пишет критические заметки, выступает со стихами. До него стенгазета НИИАП "К высотам науки" выходила лишь к Маю и Октябрю, а сейчас чуть ли не еженедельно.

Мальчик выпускал "молнии", где бичевались растяпы и бракоделы, зазнавшиеся товарищи, которые слишком гордо несут свою голову и подчас забывают даже с начальником поздороваться.

"Всем, всем достается, - привычно думал Медоваров, расстилая на коленях раскрашенный лист.
– Критика способствует выполнению плана, борьбе за нового человека... Вот и сейчас в нашем маленьком, но сплоченном коллективе, работающем в трудных условиях кислородной недостаточности, не замирает общественная жизнь. Своевременная критика, не взирая на лица... Ну что же, посмотрим, посмотрим..."