Нарисован летящий самолет. На борту выведены буквы "НИИАП". В хвосте как бы сквозь прозрачную стенку видны фигуры Пояркова с портфелем, на котором написано "Ведущий конструктор", и Нюры, льстиво засматривающей ему в глаза.

– А ведь похожи, - рассмеялся Медоваров.
– Рука у тебя, братец, бойкая. Только надо подписать, "дружеский шарж". На всякий случай, чтобы не обижались зря. А так - дружеский и дружеский, все в порядке.

– Совершенно справедливо, Анатолий Анатольевич, - признательно согласился польщенный автор.
– Подпишу.

Под названием "Ноев ковчег" шли рифмованные строки:

Нет здесь "чистых" и "нечистых",

Все сдружились с высотой,

Самолет несется быстро

Над тридцатой широтой.

– Вообще, неплохо, золотко: мысль о дружном коллективе ясна, поощрительно резюмировал Медоваров.
– Только насчет широты надо проверить. А может, она тридцать вторая?

– Но ведь тридцатая тоже, наверное, была?

– "Наверное, наверное"...
– передразнил Медоваров.
– Наука, золотко, требует точности.

– Конечно.
– Аскольдик скорчил обиженную рожицу.
– Только ведь это не наука, а вроде поэзии.

– Вот именно "вроде". Нет уж, золотко, не спорь. В научном коллективе точность обязательна.

– Ну хорошо, - согласился Аскольдик.
– Напишем: "Над какой-то широтой".

– Пожалуйста. Тут уж не ошибешься.
– И Медоваров продолжал читать:

И для нас совсем не ново,

Что с Поярковым сидя,

Наша Нюра Мингалева

Презирает всех и вся.

Он талантлив, спора нет,

И дождется большей славы,

Но какой бывает вред

Льнуть к тому, кто самый "главный".

Передавая "молнию" Аскольдику, Медоваров похвалил:

– Молодец, комсомол. Демократично. Критика правильная, не взирая на лица. Можешь вывешивать, золотко. Кнопки-то захватил?

– Обязательно, Анатолий Анатольевич.

Людям было скучно. Все сгрудились возле "молнии". Кто-то хихикая, поглядывая назад, где сидели Поярков и Нюра. Кто-то удивленно пожимал плечами.

Римма уже успела посмотреть "молнию" в руках у Толь Толича, и ей захотелось увидеть, какое впечатление произведет на Анну Васильевну критическое выступление стенной печати. Сама-то Римма привыкла к этому. Ее рисовали в разных видах, то с одной прической, то с другой, дразнили "стилягой", чем она даже гордилась: завидуют, мол, вот и рисуют.

Заложив руки в карманы узких модных брюк, Римма подошла к Нюре.

– И вас намалевали. Вредюги.

Неверной походкой - самолет слегка покачивало - Нюра приблизилась к двери в кабину летчиков, где был приколот раскрашенный лист, прочитала и молча опустила голову.

– Не журитесь, Анна Васильевна, - чувствуя неладное, утешала ее Римма. Це "дружеский шарж". Бачите, що написано?

Пробежав через весь самолет, Нюра бросилась в кресло и закрыла лицо руками.

Поярков спросил, что случилось, но, понимая ее состояние, вскочил и сам поспешил выяснить причину.

– Пошляки!
– он протянул было руку к размалеванному листу, но Медоваров предупредил:

– Опомнитесь, Серафим Михайлович, Вы же знаете, что за это бывает? Это стенная пресса.

– Какая там к черту пресса? Грязные пасквилянты.

Медоваров встал и внушительно произнес:

– Мы не позволим так относиться к критике. Да и потом, я не пойму, в чем дело? О вас написано очень уважительно...

– Признается ваш талант, - пискнул из-за спины Толь Толича перепуганный Аскольдик.

Отодвинув в сторону Медоварова, Поярков оказался рядом с Аскольдиком, автором, художником и редактором злополучного листка.

– Бросьте вы о таланте. Когда всякие мокроносые мальчишки выносят на посмешище самое... Когда...
– Поярков не мог продолжать, не хватало воздуха.

Подбежал Марк Миронович и усадил его в кресло.

– Если хотите знать мое мнение, - сказал он, обращаясь к Медоварову, - то в старое время за такие дела мальчикам уши драли.

– Старики, конечно, глуповаты, - будто про себя сказал Аскольдик.
– Но что поделаешь, история им простит.

Столь откровенная наглость возмутила даже Медоварова. Однако, стараясь замять неприятный инцидент, он мягко пожурил Аскольдика, оправдывая его банальными словами, что-то вроде "молодо-зелено", затем, повинуясь настоянию Марка Мироновича и с молчаливого всеобщего одобрения, приказал снять "молнию".