А ночь была длинная, длинная. Не раз просыпался Юра с надеждой: не утро ли? Включал свет. Часы показывали два... Потом три... четыре часа ночи... Вдруг захотелось покурить. Вышел в коридор. Курил, прислонясь к стенке, закрыв глаза. Кружилась голова, чуть поташнивало. С папиросой в руке Юра вернулся в спальню. Перед глазами стояла Оля: строгая, красивая. "Как грустно в мире одному", - прошептал Юра с горечью. Если бы его сейчас спросили, чего он желает больше всего на свете, "Увидеть Олю", - не задумываясь, ответил бы он. Но его никто ни о чем не спрашивал.

Как грустно в мире одному!

Зачем расстались мы?

Пойми меня, как я люблю!

Навек люблю тебя!

"Сам сочинил!" - с удивлением подумал Юра. Ведь он никогда не сочинял - и вдруг сразу получились стихи.

Проснулся он от нестерпимой боли, схватился за грудь. Дымилось одеяло. В прожженную дырку свободно пролезал кулак.

"Вот и накурился. Теперь пропесочат", - с ужасом подумал Юра.

Он поднялся вместе с ребятами, убирая постель, прикрыл дырку на одеяле подушкой, потом пулей выскочил из общежития.

Из трамвая Юра вышел на кольце, свернул в одну из узких улиц старого города и побрел медленно в горьком раздумье. Он купил двести граммов конфет и зашел в небольшую чайхану. На подмостках, застеленных коврами, сидели старики и, тихо переговариваясь, пили чай.

Чай в чайхане особенно вкусный, ароматный. Парнишка лет шестнадцати, рослый, красивый, с черными живыми глазами, подал Юре на подносе чайник и пиалу.

– Самсы принеси парочку, - важно сказал он пареньку и показал два пальца.

Тот с готовностью, улыбаясь, кивнул головой и на чистом русском языке сказал:

– Я хорошо понимаю.

"А я по-узбекски не понимаю, - подумал с сожалением Юра.
– Ничего, когда-нибудь научусь". Съев самсу, он попросил мороженого.

– В чайхане нет. Там есть, - указал паренек в окно.
– Совсем близко.

Юра вернулся с четырьмя палочками эскимо. Лениво пожевывая, он наблюдал за пареньком. Тот сновал от одного человека к другому, подавал чай, конфеты, лепешки, сушеный урюк, самсу.

Чайханщик, маленький, с толстыми плечами, стоял около медных самоваров и под их мерное гудение напевал вполголоса унылую, нагонявшую сон песню. Его круглое добродушное лицо лоснилось.

– Эй, парень! Хочешь эскимо?
– Юра протянул две палочки.

– Рахмат, спасибо. Не хочу.

– Рахмат - потом, сначала ешь...

Парнишка, поколебавшись, осторожно взял мороженое.

– Как тебя звать?

– Садык.

– А почему ты все время улыбаешься?

– Не знаю почему...

– А ты сколько часов работаешь?

– Восемь.

– Не больше?

– Нет.

– Нравится работа?
– вкрадчиво спросил Юра.

Садык пожал плечами. Кто-то стукнул в пустой чайник - и Садык убежал. А Юра догадывался: "Наверно, у паренька на душе тошно, а он улыбается".

Юра опять подозвал Садыка.

– Сколько получаешь?

– Триста пятьдесят.

– И ты за эти гроши работаешь?

– Да. Хорошо платят, работа легкая.

– А ты любишь легкую работу?

Садык опять пожал плечами и ничего не ответил.

– И хочется тебе чай подавать? Ведь ты здоровый, молодой. Не стыдно? Девушка увидит тебя - отвернется, плюнет и скажет: "Не надо мне прислуги".

– А что такое "прислуга"?

– Тащишка вроде.

– Я не тащишка, не прислуга.

– Чудак, ты не обижайся. Не в полном смысле. Пусть чайханщик сам подает. Вполне один справится. Смотри, он от жира скоро лопнет. Пусть побегает, ему же лучше будет, похудеет.
– Юра заговорил тише.
– Тебе не здесь надо работать. Хочешь быть героем труда?

– А ты кто такой?

– Тракторист, слесарь, комбайнер...
– Юра вытянул вперед ладони.
– На все руки мастер. Получать буду тысячу рублей в месяц, а постараюсь - до двух догоню.

– О!
– воскликнул Садык, - такой молодой и тракторист.
– Он причмокнул языком.
– Очень хорошо!

– А ты хочешь?

– Я не умею... Очень хочу...

– Я тоже не умел. Эх, и школа у нас, Садык! Академия! Из нашей школы сплошные герои выходят.

– И ты герой?

– Конечно...
– Юра вдруг смутился.
– Нет, Садык, я пока еще не герой. Мало-мало рановато. А вот из прежнего выпуска двенадцать человек прославились. Ты Паню Рогачева знаешь?