– Ну, Аксинья, - сказал ей Павел, - я какую барышню встретил, кузину свою, просто влюбился в нее по уши!

– Да разве уж вы знаете это?
– спросила его та с улыбкой.

– Знаю, все знаю!
– воскликнул Павел и закрыл лицо руками.

Мари, Вихров и m-me Фатеева в самом деле начали видаться почти каждый день, и между ними мало-помалу стало образовываться самое тесное и дружественное знакомство. Павел обыкновенно приходил к Имплевым часу в восьмом; около этого же времени всегда приезжала и m-me Фатеева. Сначала все сидели в комнате Еспера Иваныча и пили чай, а потом он вскоре после того кивал им приветливо головой и говорил:

– Ну, ступайте: я уж устал и улягусь!

Все переходили по недоделанному полу в комнату Мари, которая оказалась очень хорошенькой комнатой, довольно большою, с итальянским окном, выходившим на сток двух рек; из него по обе стороны виднелись и суда, и мачты, и паруса, и плашкотный мост, и наконец противоположный берег, на склоне которого размещался монастырь, окаймленный оградою с стоявшими при ней угловыми башнями, крытыми черепицею, далее за оградой кельи и службы, тоже крытые черепицей, и среди их церкви и колокольни с серебряными главами и крестами. Нет сомнения, что ландшафт этот принадлежал к самым обыкновенным речным русским видам, но тем не менее Павлу, по настоящим его чувствованиям, он показался райским. Стены комнаты были оклеены только что тогда начинавшими входить в употребление пунцовыми суконными обоями; пол ее был покрыт мягким пушистым ковром; привезены были из Новоселок фортепьяно, этажерки для нот и две - три хорошие картины. Все это придумала и устроила для дочери Анна Гавриловна. Бедный Еспер Иваныч и того уж не мог сообразить; приезжай к нему Мари, когда он еще был здоров, он поместил бы ее как птичку райскую, а теперь Анна Гавриловна, когда уже сама сделает что-нибудь, тогда привезет его в креслах показать ему.

– Да, хорошо, хорошо!
– скажет он только.

Мари очень любила вышивать шерстями по канве. Павел не мог довольно налюбоваться на нее, когда она сидела у окна, с наклоненною головой, перед пяльцами. Белокурые волосы ее при этом отливали приятным матовым светом, белые руки ходили по канве, а на переплете пялец выставлялся носок ее щеголеватого башмака. Мари была далеко не красавица, но необыкновенно миловидна: ум и нравственная прелесть Еспера Иваныча ясно проглядывали в выражении ее молодого лица, одушевленного еще сверх того и образованием, которое, чтобы угодить своему другу, так старалась ей дать княгиня; m-me Фатеева, сидевшая, по обыкновению, тут же, глубоко-глубоко спрятавшись в кресло, часто и подолгу смотрела на Павла, как он вертелся и финтил перед совершенно спокойно державшею себя Мари.

Однажды он, в волнении чувств, сел за фортепьяно и взял несколько аккордов.

– Ты играешь?
– спросила его Мари, уставив на него с некоторым удивлением свои голубые глаза.

– Играю, - отвечал Павел и начал наигрывать знакомые ему пьесы с чувством, какое только было у него в душе.

Мари слушала.

– Ты очень мило играешь, - сказала она, подходя и опираясь у него за стулом.

Павел обернулся к ней; лица их встретились так близко, что Павел даже почувствовал ее дыхание.

– Но ты совсем музыки не знаешь: играешь совершенно без всяких правил, - проговорила Мари.

– Зачем тут правила!..
– воскликнул Павел.

– Затем, что у тебя выходит совсем не то, что следует по нотам.

Павел сделал не совсем довольную мину.

– Ну, так учите меня!
– сказал он.

– А ты будешь ли слушаться?
– спросила Мари с улыбкою.

– Вас-то?.. Господи, я скорей бога не послушаюсь, чем вас!
– проговорил Павел.

Мари при этом немного покраснела.

– Ну, вот давай, я тебя стану учить; будем играть в четыре руки! сказала она и, вместе с тем, близко-близко села около Павла.

Он готов был бы в эти минуты всю остальную жизнь отдать, чтобы только иметь право обнять и расцеловать ее.

– Ну, начинай!
– продолжала Мари.

Павел начал, но от волнения, а также и от неуменья, безбожно ошибался.

– Это нельзя!
– сказала Мари, останавливая свою игру.
– Ты ужасно что такое играешь!

– Вы никогда не будете в четыре руки играть верно!
– вмешалась в разговор Фатеева.

– Отчего же?
– спросила, обертываясь к ней, Мари.

– Оттого, что твой кавалер очень пылко играет, а ты очень холодно.

В тоне голоса m-me Фатеевой слышалось что-то особенное.

– А вы, chere amie, сегодня очень злы!
– сказала ей Мари и сама при этом покраснела. Она, кажется, наследовала от Еспера Иваныча его стыдливость, потому что от всякой малости краснела.
– Ну, извольте хорошенько играть, иначе я рассержусь!
– прибавила она, обращаясь к Павлу.

– Я все готов сделать, чтобы вы только не рассердились!
– сказал он и в самом деле проиграл пьесу без ошибки.

Мари, перестав играть, несколько времени сидела задумчиво.

– Знаешь что, - начала она неторопливо, - мне мой музыкальный учитель говорил, что музыка без правил все равно, что человек без ума.

– И ваше такое же мнение?
– спросил ее Павел.

– И мое такое же, - отвечала Мари с своей обычной, доброй улыбкой.

– Ну, в таком случае, я буду играть по правилам, - сказал Павел, - но только вы же меня и учите; мне не у кого брать уроки.

– Хорошо!
– произнесла Мари протяжно, и действительно после того они каждый вечер стали заниматься музыкой часа по два.