– Но кто же знает, любезный?
– спросил он тоже, в свою очередь, насмешливо.

Прокофий нахмурился.

– Ваша как фамилия?
– сказал он.

– Полковник Янсутский, - отвечал Янсутский с ударением на слове полковник.

Но на Прокофия это нисколько не подействовало.

– А имя ваше и отчество?
– продолжал он расспрашивать.

– Петр Евстигнеич!
– отвечал Янсутский, несколько удивленный таким любопытством.

Прокофий подумал некоторое время.

– У них гость теперь из Петербурга, - у нас и остановился, - объяснил он, наконец.

– Кто ж такой?
– спросил Янсутский.

– Тайный советник Тюменев, - сказал Прокофий.

Янсутский при этом вспыхнул немного в лице.

– Это статс-секретарь?
– сказал он.

– Статс-секретарь!
– повторил за ним Прокофий.

Янсутский несколько минут остался в некотором недоумении.

– Я его немножко знаю; но, может быть, Александр Иванович занят с ним и не примет меня?
– проговорил он нерешительным голосом.

– Снимите шинель-то!
– почти приказал ему Прокофий.

Янсутский повиновался.

Прокофий пошел медленно и, войдя в кабинет, не сейчас доложил, а сначала начал прибирать кофейный прибор, так что Бегушев сам его спросил:

– Кто там звонил? Приехал, что ли, кто?

– Полковник Янсутский спрашивает: примете ли вы его, - пробормотал себе почти под нос Прокофий.

Бегушев взглянул на Тюменева.

– Тебя не стеснит этот господин?
– отнесся он к нему.

– Нисколько.

– Прими!
– сказал Бегушев Прокофию, а тот опять пошел медленно и неторопливо.

Янсутский в продолжение всего этого времени охорашивался и причесывался перед зеркалом.

– Пожалуйте-с!
– разрешил ему Прокофий.

При входе в диванную Янсутский заметно был сконфужен, так что у него едва хватило духу поклониться первоначально хозяину, а не Тюменеву.

– Я воспользовался вашим позволением быть у вас!
– проговорил он как-то жеманно.

– Очень рад вас видеть, - сказал ему вежливо Бегушев и затем проговорил Тюменеву: - Господин Янсутский!

Янсутский мгновенно же и очень низко поклонился тому, но руки не решился протянуть.

– Приятель мой Тюменев!
– объявил ему Бегушев.

Тюменев при этом едва только кивнул головой, а руки тоже не двинул нисколько, и лицо его при этом выражало столько холодности и равнодушия, что Бегушеву даже сделалось немножко жаль Янсутского.

Уселись все.

Янсутский, впрочем, скоро овладел собой.

– Как ваше здоровье?
– отнесся он к хозяину.

– Благодарю, здоров! Что сегодня: холодно?
– проговорил Бегушев.

– Свежо!
– отвечал Янсутский.

Тюменев сделал движение, которым явно показал, что он хочет говорить.

– Скажи, - обратился он прямо и исключительно к одному только Бегушеву, - правду ли говорят, что в Москве последние десять лет сделалось холоднее, чем было прежде?

– То есть как тебе сказать: переменчивее как-то погода стала, дуют какие-то беспрестанно глупые ветра, - проговорил тот.

– И действительно ли причина тому та, - продолжал Тюменев, - что по разным железным дорогам вырубают очень много лесов?

– Непременно эта причина!
– подхватил Янсутский, очень довольный тем, что может вмешаться в разговор.
– Леса, как известно, задерживают влагу, а влага умеряет тепло и холод, и при обилии ее в воздухе резких перемен обыкновенно не бывает.

– Истина совершеннейшая!
– подтвердил Бегушев; в тоне его голоса слышался легкий оттенок насмешки, но Янсутский, кажется, не заметил того.

– Этого весьма печального, конечно, истребления лесов, может быть, со временем избегнут, - снова заговорил он.
– В наше время наука делает столько открытий, что возможно всего ожидать!.. Вот взять, например, эту руку (Янсутский показал при этом на свою руку)... Когда она находится в покое, то венозная кровь, проходя чрез нее, сохраняет в себе семь с половиной процентов кислорода, но раз я ее двинул, привел в движение... (Янсутский в самом деле двинул рукой и сжал даже пальцы в кулак), то в ней уже не осталось ничего кислорода: он весь поглощен углеродом крови, а чтобы освободить снова углерод, нужна работа солнца; значит, моя работа есть результат работы солнца или, точнее сказать: это есть тоже работа солнца, перешедшая через известные там степени!..

Бегушев слушал Янсутского довольно внимательно и только держал голову потупленною; но Тюменев явно показывал, что он его не слушает: он поднимал лицо свое вверх, зевал и, наконец, взял в руки опять портрет Домны Осиповны и стал рассматривать его.

Янсутский между тем, видимо, разгорячился.

– В железнодорожном двигателе почти то же самое происходит, - говорил он, кинув мельком взгляд на этот портрет, - тут нужна теплота, чтобы превратить воду в пары; этого достигают, соединяя углерод дров с кислородом воздуха; но чтобы углерод был в дровах и находился в свободном состоянии, для этого нужна опять-таки работа солнца, поэтому нас и на пароходах и в вагонах везет тоже солнце. Теория эта довольно новая и, по-моему, весьма остроумная и справедливая.