– Об отмене прошлого приказа. В котором вам объявлялся выговор.

– А, получил, получил.
– Тарас Константинович похлопал ладонью по столу.

– Почему его нет на доске приказов?

Тарас Константинович нахмурился: тон Быкова не поправился ему.

– Приказ касается только меня. Бухгалтеру погрозили да не дали. Еще вопросы есть?

Быков несогласно покачал курчавой головой.

– Ошибаетесь. Приказ касается всего коллектива.

– Объясни тогда. Чем он касается.

– Тут и объяснять нечего. Была допущена несправедливость - коллектив об этом знал, возмущался. Несправедливость устранили - об этом коллективу поважнее знать. Правду в столе не держат.

– Хм, пожалуй, верно...
– чуть опешив, согласился Тарас Константинович, с любопытством и с некоторым удивлением посматривая на парторга.
– Ладно, Андрей Семеныч, - с утра вывесят.

– Тогда вопросов больше нет, - удовлетворенно кивнул Быков и ушел.

Неделю назад, в самый разгар рабочего дня, Тарас Константинович обнаружил, что заведующий гаражом уехал в город.

– Кто разрешил?
– вскипел он.

– Я разрешил, - сказал вызванный через секретаршу Забнев.

– Что ему там понадобилось?
– раздраженно, но чуть тише спросил Тарас Константинович.
– Приспичило, называется!

– Надо.

Для порядку, задетый вдобавок спокойствием главного агронома, Тарас Константинович побурчал еще и утих окончательно. Шуметь за глаза, к тому же на парторга, - не особенно тоже, да и по совести если говорить, - за все лето мужик ни одним выходным не пользовался.

Вечером того же дня, когда Тарас Константинович был уже дома, ему позвонили из области.

– Тарас Константинович, дорогой, - выговаривал в трубку секретарь обкома, старый знакомый, - это что же получается? Играем в ущемленное самолюбие? Объявляют человеку за то, что он по-хозяйски действует, выговор, а он молчит? Кукиш в кармане носит? Твой парторг тут на меня навалился, а я знать ничего не знаю.

Похмыкивая, Тарас Константинович начал оправдываться, секретарь обкома выслушал, довольно сказал:

– Все ясно! Приказ мы посоветовали пересмотреть, а твоему Семен Семеновичу нахлобучку дали.
– И засмеялся, вспоминая свою давнюю оплошку: - Ну, как там наш садик?..

Контора давно опустела, Тарас Константинович подвигал, проверяя, ящики стола, вышел на улицу и в нерешительности остановился. Такие дни иногда выпадают на стыке лета и осени. Все привычно крутится; привычно крутишься со всеми и сам, и вдруг словно какой-то зубчик безостановочно вращающейся шестеренки промахивает вхолостую, и ты обнаруживаешь с удивлением, что сегодня делать-то, собственно говоря, больше нечего.

Солнце висело еще довольно высоко; у магазина толпились мужички, соображая перед ужином; прошла с коромыслом, сплескивая с полных ведер, дородная счетоводиха, - Тарас Константинович смотрел на все сосредоточенно и чуть недоуменно, словно стараясь что-то вспомнить. Нет, и не забыл вроде ничего...

Навстречу попался комбайнер Василий Морозов, сын москвички, широкоплечий, с крупным, несколько вытянутым, как у матери, лицом и, кажется, чуть навеселе,

– Тоже гуляешь, Василий Петрович?
– Тарас Константинович с удовольствием остановился, протягивая руку.

– Утром последний гектар добил. Завтра уж к соседям переберусь.
– От загорелого до черноты лица Морозова веяло добротой, покоем, сахарно блестели крупные зубы.
– А нынче Галинку навестили. Да вот подмога понадобилась - не хватило чуток.

– Как там Анна Павловна?

– Работает, - словно сам же и удивляясь тому, что говорит, засмеялся Морозов..
– Пускай уж до нового года, А там хватит. И слушать не стану - к себе заберу.

– Ну что ж, правильно, - одобрил Тарас Константинович.
– А отец как, пишет?

– Пишет.
– По добродушному лицу комбайнера пробежала тень.
– Я ведь у него в феврале был. Как в Москву ездил. Меду отвез, валенки - жалуется, ноги стынуть начали. Не сладко ему: та еще молодая, а он согнулся. Пошел меня провожать - заплакал. Что, говорю, батя, - худо? Приезжай - не попрекнем, примем.

Рукой только махнул...

– А мать ничего...
– Тарас Константинович поискал слово, - не обижается?

– Сколько помню, всегда внушала: он вам все одно - отец.
– Морозов тепло, с какой-то мальчишеской гордостью похвалил: - Мать - это человек!