Рыбас Святослав Юрьевич
Шрифт:
Убитых и раненых было много, Макарию называли не всех, а только тех, кто почему-то вызывал интерес читающих.
– Стражник государственного банка; множественные поражения головы с повреждением черепных костей, резаное ранение плеча.
– Чугунов Кондратий Матвеевич, 35 лет, измят автомобилем.
– Медведев Иван, раздавлен автомобилем.
– Дубов Николай, привезен с Николаевского вокзала, припадок буйства.
– Четыре-пять раненых во время стрельбы с крыши артиллерийского училища, все рядовые.
– Иощенко Петр, ефрейтор л.-гв. Преображенского полка, ранен штыком в левое бедро.
Не счесть, видно, всех. И страшно представить картину, где все бегут, стреляют, мчатся, колют друг друга штыками. Не хочется верить, что это правда. Такая правда не укладывается в представление об армии.
Макарий как будто увидел давнюю солдатскую ночевку среди тишины и сонных туманных полей; бородатые дядьки ведут медленные беседы о нечистой силе, о видениях, о разбойниках; стрелявшая днем артиллерия умолкла, потрескивают костры, отбрасывают качающиеся тени, и чудится, что время остановилось еще на скифском походе и нет никакого прогресса, никакой культуры, кроме разве что скорострельных пушек; и звучит заунывная песня...
И снова сообщения из городов и губерний. Война. Бои. Обстрелы. Прапорщик Вишняков на Западном фронте подбил "Альбатрос".
Чтение прервалось.
– Сынок! - сказал голос деда. - Макарушка?
На Макария повеяло далеким-далеким, он приподнял руки вперед, обнял колючего, пахнущего старым тулупом Родиона Герасимовича и заплакал. Потом он услышал хрипловатый юношеский голос, кто-то другой обнял Макария, сказал, что заберут его домой. Виктор?
Раненые со всех сторон заговорили ободряюще-укоризненное. Он закрыл лицо, слезы текли и текли, и он чувствовал горе и стыд от того, что дед и брат приехали, а он остается убогим и слепым.
– Ну хватит! - произнес Родион Герасимович. - Довольно! Мы тебе петушка привезли. Есть где сготовить?.. Домой поедем!
Он действительно сунул Макарию живую курицу, она заквохтала, он прижал ее к груди и стал осторожно поглаживать.
– Гляди, чего привезли! - весело сказал Еремин. - Пусти-ка его, Игнатенков, пусть народ потешит. Всем пора по домам!
– Верно, пора по домам, - повторил за ним Родион Герасимович, просто разрешая спор между державным и народным.
– А если немцы придут к тебе домой? - возразил Охрименко. - Открутят головы твоим курам, снасилуют внучек, а тебя выгонят из дома? Не пожалеешь, что призывал воинов по домам?
Все замолчали, ожидали ответа. Как было ответить на такой вопрос? Устал ты или не устал, а покуда жив, обязан защищать родное от чужих, так ведь?
– Заморятся они меня выгонять! - отмахнулся Родион Герасимович.
– А твой парень? - не отставал Охрименко. - Вы, гражданин гимназист, тоже против обороны отечества?
Макарий повернулся к Виктору, курица снова закудахтала, дернула шеей.
– Отечество никогда не спрашивает, - сказал младший брат. - Кто спрашивал у Минина и Пожарского?
– Молодец! - одобрил Охрименко.
– Все равно народ войны не хочет, - сказал Еремин. - Кто даст народу мир, за тем он и пойдет. Мир, землю, восьмичасовой рабочий день.
– И чечевичную похлебку! - бросил кто-то.
– О, вояки! - неодобрительно сказал Родион Герасимович. - Лежите тут побитые, покалеченные. Спешите друг другу в горло вцепиться.
– А вы, дедушка, не оскорбляйте раненых воинов, - попросил тот же голос. - Забирайте своего слепого и уезжайте к своим курам.
– Эй, кто это? - спросил Макарий.
– Тень отца Гамлета, - ответил голос. - Поручик Хижняков.
– Уедем, уедем! - буркнул Родион Герасимович. - А вы тут воюйте до усрачки. Ограбили свою жизнь - и никому не жалко. Мужик на войне, что медведь на бревне: как по башке грянет - так умом ворочать станет.
– Что, господа офицеры? - спросил Макарий. - Пора со стариками и слепыми воевать? Никто Хижнякову и слова не скажет?
– Привыкаем к скотству, - примирительно заметил еще один раненый. - Все отшибает, как ползут раненые, как от вшей рубаха движется...
– Ничего подобного! - возразил Охрименко. - Офицер обязан воевать! Война делает из скота человека. Русь выйдет из воины закаленной.
– А вы били солдат? - спросил тот же голос.
– Какое это имеет значение? Старого порядка больше нет.
– Может быть, и нет. Только и мы остались, и нижние чины. Нам война дала возможность командовать, ни о чем не думать, бить мужика по морде... Без войны мы - ноль.
Эти слова были правдой, но правдой тяжелой и даже страшной. Для Макария - наверняка страшной. Он думал об этом. Кто он без боев? И все, должно быть, думали и не знали, что будет.