Очень скоро старик привязался к девочке. Девочка была ласковая, весёлая, и Соломину казалось, что ему наконец привезли из Москвы внучку, которую он никогда не видел. Внучку тоже звали Леной, ей было тоже четыре года, и, судя по письмам, она была такая же белобрысая, с таким же маленьким вздёрнутым носом.

Лена Рогачёва целые дни возилась в садике, а когда темнело, садилась к Соломину на колени, да так и засыпала. Она звала его дедушкой. Он ей рассказывал интересные истории и обещал взять к себе в школу учиться.

Однажды утром Лена проснулась от громких ударов, которые раздавались где-то совсем близко. Мамы в комнате не было. Лена позвала её - мама не откликнулась. Тогда Лене стало страшно. Она собралась заплакать и уже открыла рот, как вдруг ухнуло так громко, что она и про слёзы забыла. Задребезжали стёкла, с потолка упал кусок штукатурки. Над самой крышей с рёвом прошли самолёты.

Теперь ухало где-то далеко. По улице, крича и переговариваясь, пробежали люди. Потом стало тихо. Лена слезла с кровати и стояла, соображая, нужно ли плакать или лучше просто открыть дверь и пойти поискать маму. В это время в комнату вошёл дедушка. Увидев его, Лена спросила:

– А где мама?

– Надо одеваться, Леночка, - сказал Иван Игнатьевич.
– Надо идти. Мама нас ждёт.

Он стал торопливо её одевать, долго искал чулки и чуть не надел платье наизнанку. Лена засмеялась и вывернула платье.

Дед очень торопился. У него дрожали руки. Всё-таки в конце концов Лена была одета, и они вышли на улицу.

– Где мама?
– снова спросила Лена.

– Идём, идём, - повторял дед.
– Надо торопиться.

Он не мог сказать девочке, что мама её убита одной из первых упавших на город бомб.

Они пробежали всю улицу. Сразу за последними домами начинался лес.

В лесу было очень много людей. Брели старики, опираясь на палочки. Шли целые семьи. Маленьких детей вели за руки или несли на плечах. Одни плакали, другие молчали, третьи разговаривали. Некоторые сидели у дороги и смотрели на проходящих. Пожилой мужчина лежал под деревом. Нога у него была замотана тряпками. Девочка лет двенадцати сидела рядом, всхлипывала и тёрла глаза кулаками.

Лена останавливала деда, спрашивала его, почему лежит человек, почему плачет девочка и где всё-таки мама. Дед не отвечал, а только торопил её и говорил, что надо идти скорей, как можно скорей, что мама их ждёт, что они идут к маме.

До лагеря, где находился Коля, было шестьдесят километров. Они шли весь день, ночевали в лесу вместе с чужими людьми. У Соломина болели ноги, дышалось тяжело, замирало сердце. Часто ему приходилось брать Лену на плечи.

Прошёл ещё день, потом опять ночь. Лена перестала удивляться и решила, что это так и полагается: ходить по лесу, ночевать у костра или просто под деревом, есть ягоды, изредка пить молоко и как лакомство сосать корочку хлеба.

Только через три дня они подошли к лагерю, но детей в лагере уже не было. По дорогам ходили гитлеровские патрули и на плохом русском языке опрашивали проходящих, кто, куда и зачем идёт.

Соломин объяснял, что он, мол, старик, инвалид, ушёл от бомбёжки в лес, теперь возвращается домой. А девочка - внучка. Называть Лену внучкой было безопасней. Рассказывали, что с семьями военных гитлеровцы особенно жестоки.

"Матери у бедняжки нет, - думал старик, - отец - неизвестно, жив ли и где. Пусть будет моей внучкой".

Колю Соломин разыскал не сразу. Он оказался в соседней деревне: добрые люди приютили его.

Коля заплакал и заулыбался, увидев деда. Дед тоже всхлипнул от радости. Они расцеловались, потом Иван Игнатьевич поднял на руки Лену.

– Вот, - сказал он, - это твоя новая сестрёнка.

– Лена?
– удивился Коля.
– Они приехали наконец! А где твоя мама, Лена?

Соломин предостерегающе нахмурился. Коля замолчал. За эти три дня он уже хорошо узнал, как гибнут люди во время войны.

Соломин назвал Лену Колиной сестрёнкой, желая этим сказать только то, что отныне Коля и Лена будут расти вместе, как брат и сестра. Но Коля понял его слова точно. Коля решил, что Лена дочь тёти Вали, той самой, которая давно уже обещала приехать. Сначала это смутило Соломина. Он хотел объяснить ошибку, но подумал, что, может быть, лучше, если Коля будет считать девочку настоящей своей сестрой.

И, посмотрев на Лену, он промолчал.

На ночь они все трое устроились на сеновале. Лена скоро уснула, а Иван Игнатьевич и Коля стали решать, что делать дальше.

О возвращении в Запольск они и думать не хотели.

Долго разговаривали дед и внук. Кругом было тихо, монотонно верещал сверчок, собака позвякивала цепью, в хлеву иногда шевелилась корова, и, если бы не зарево дальних пожаров, можно было бы подумать, что войны нет.

– Знаешь, Коля, - сказал наконец старик, - пойдём-ка мы с тобой в наш лесной домик! Встанем завтра пораньше да и пойдём. Отсюда недалеко, к вечеру дойдём до деревни, переночуем, а послезавтра дома будем. Думаю, что ничего случиться там не могло. Места глухие, пустынные, гитлеровцы вряд ли туда доберутся. Поживём пока, а выгонят фашистов - вернёмся в город.