ПРОБКА

Марлен и Джус прожили в доме три дня. Затем их сменили Игнатьев и Немцев.

– Пусть и эти поживут два денька, - сказал Павлов, - а уж потом мы вас...

Когда два дня прошли, я напомнил ему.

– Да, да!

Он стоял передо мной и смотрел на меня сверху вниз.

БЫВАЮТ ЖЕ ТАКИЕ ГРОМАДНЫЕ ЛЮДИ!

– Зубную щётку возьмите, - сказал он, - бельё, мыло.

Я уложил всё, и Павлов повёл меня к врачу.

– Нуте-с, - сказал врач.

Он послушал моё сердце, измерил давление крови, а потом вложил в рот мундштук. На столе стоял прибор для измерения объёма лёгких.

– Дуйте!

Я напыжился и дунул изо всех сил. Прибор забулькал. Его крышка медленно поползла вверх. Она доползла до числа 1500 и остановилась.

– Ого!
– сказал Павлов.

Он сидел тут же рядом и смотрел, как я тужусь.

– Н-да!
– удивился врач.

Я почувствовал что-то неладное.

– Что такое?
– спросил я.
– Плохо дул?

– Дули хорошо, - сказал врач.
– Но такой объём лёгких бывает только у детей. Полторы тысячи кубиков - это ребёнок лет десяти.

– Как же я вас пущу под воду?
– сказал Павлов.
– У водолаза лёгкие должны быть за четыре тысячи.

– Я знал одного водолаза, - сказал врач, - у того в лёгких помещалось семь литров воздуха!

– Вот как надо!
– сказал Павлов и взял у меня из рук мундштук. Он пополоскал его в баночке с розовой водой и, набрав полную грудь воздуха, стал дуть.

Крышка поднялась чуть повыше моей отметки.

– Две тысячи!
– удивился врач.

– Ага!
– сказал я.
– Две тысячи - это ребёнок лет двенадцати.

Врач задумался. Потом он вытащил резиновую пробку - ею был заткнут прибор, чтобы не выходил воздух, - повертел её в руках, поднёс к глазам и сказал:

– Всё ясно! Пробка подсохла.

Он достал откуда-то новую пробку.

Павлов насупился, сделал несколько вдохов и дунул изо всех сил. Крышка чуть не подскочила до потолка.

– Шесть пятьсот!
– весело сказал врач.
– Не лёгкие, а кузнечные мехи. Теперь, пожалуйста, вы.

Я выдул ровно четыре тысячи кубиков.

– Вот это другое дело!
– сказал Павлов.
– Как, доктор, противопоказаний нет?

– Нет.

И он написал в моей водолазной карточке: "РАЗРЕШАЮ".

Когда я вернулся в палатку, Марлен сказал, что, кроме меня, в доме будет жить немцевский кот.

Это тоже будет эксперимент.

– Ты знаешь, - сказал я, - что-то ноги болят. Уже несколько дней. Я врачу, конечно, не жаловался.

– И правильно сделал. Это после Эски. В подводном доме отдохнёшь!

ЕЩЕ О ДЫХАНИИ

Когда Павлов выдувал свои шесть тысяч, я вспомнил, как мы с ним сидели однажды на буксире.

От дома к судну плыли два водолаза. Людей не было видно; две дорожки пузырей тянулись от "Садко" к нам.

– Справа Игнатьев плывёт, - сказал Павлов.
– А слева... Не знаю, может быть, Джус.

– Как это?
– удивился я.
– Человека не видно. Как же вы можете знать?

– По пузырям. Какой у человека характер, такие и пузыри. Игнатьев скала. Его расшевелить - надо гору взорвать. Он и дышит соответственно. Выдох от выдоха через минуту. А Джус у нас быстрый, всё торопится. Раз-раз!
– сообразил и сделал. Пожалуй, это он дышит!

Аквалангисты доплыли до борта и, шлёпая ластами по стальной лесенке, стали выходить.

Они сняли маски, первым шёл Игнатьев. Вторым - Джус.

Помню, я тогда сказал:

– О-о-о-о!

В "САДКО"

Провожать меня пошли на шлюпке Павлов и Марлен.

Мы выгребли на середину бухты, привязали шлюпку к буйку и стали надевать акваланги.

– Всё взяли?
– спросил Павлов.
– А щётку?

– Взял.

– Послушай...
– сказал Марлен.
– Я Немцеву говорил уже: будете плавать, присмотрите хорошее дно для акустического полигона. Чтобы чистое было, много рыб и укрытия - камни, что ли.

– Угу!

Я бросил в воду полиэтиленовый мешок, слез сам, нырнул. Под водой мешок надулся и, как маленький аэростат, потащил меня вверх. Я ухватился за него. Мешок вырвался и ракетой взвился к шлюпке.

Я всплыл, поднял маску на лоб и пожаловался:

– Не хочет тонуть!

– И не захочет, - сказал Павлов.

Он достал из-под скамейки сумочку с грузиками, положил внутрь моего мешка грузик и бросил в воду.

Мешок плавно пошёл на глубину. Я еле успел схватить его. Рядом прошумело - это прыгнули из шлюпки Павлов и Марлен.