– Вы не виделись после развода?

– Нет.

– И у вас не возникало желания повидать его?

– У меня своя гордость есть, - ответила Ирина, и Мазин поверил ей, хотя ответ этот и не приблизил его к цели, к которой шел он длинным и негладким путем.

– Тихомиров помогал вам?

– Я отказалась от его помощи.

– У вас же ребенок.

– Мой ребенок имеет все необходимое.

– Я понимаю, что ваш ребенок не голодает, однако отцовский долг...

– Какой долг? Две десятки в месяц перевести? Подачка это, а не долг. Мы с Володькой в милостыне не нуждаемся. А долг свой он перечеркнул, когда сына бросил. Настоящий отец должен сына воспитывать, а не на конфеты ему присылать. Раз уж ушел, значит, сыну не судьба отца иметь.

Теперь примирения со случившимся уже не звучало в тоне Ирины, несмотря ни на что, ее тяготила старая обида.

– Значит, не виделись больше?

– Нет, себя измучивать не хотела, а сыну не нужно это. Вырастет расскажу, пусть сам нас судит, а без конфет проживем.

"Почему все-таки?
– думал Мазин.
– Почему она так посуровела, когда я спросил о встречах? Или любит до еих пор? Неужели? Потому и рассказывала так? Снова переживала? "Без конфет проживем..."

– Теперь придется прожить.

– Да, - изменилась она вдруг в лице, будто вспомнив, что Антона уже нет.

– Вы узнали о его смерти из моего письма?

– Нет, мне раньше написала подруга. Мы в одной группе учились.

– Что ж она вам сообщила?

– Что несчастный случай произошел. А вот, оказывается, вы сомневаетесь.

– Почему вы так думаете?

– Да зачем же тогда ездить, расспрашивать? Я же написала вам все в письме, а вы приехали.

Не мог же он сказать ей, что написал и попросил ответить на самые общие, известные ему, собственно, вопросы только затем, чтобы увидеть ее почерк. Конечно, она могла напечатать ответ на машинке, или продиктовать кому-нибудь письмо, или наконец изменить почерк, попытаться его изменить хотя бы. Но она не сделала ни того, ни другого, ни третьего. Она ответила точно и обстоятельно. Написала все своей рукой.

И тут уж ошибиться было невозможно - письмо и записку Тихомирову писал один и тот же человек!

– Вы сообщили мне много интересного.

– Я знаю только о прошлом.

– Я понимаю. Вы не виделись больше. Но хоть это и не относится непосредственно к делу, вы ошиблись, когда решили разорвать всякие отношения между ребенком и его отцом.

– Так уж решила.

Мазин посмотрел на ее тарелку, где лежала остывшая и нетронутая яичница, и, взяв со стола бутылку, сам наполнил граненые стопки.

– Расстроил я вас. Давайте-ка выпьем лучше по стопочке. Может, сердцу станет веселей.

– Навряд ли.

Но стопку свою подняла и выпила одним махом, по-мужски.

– А сам Тихомиров, разве он не протестовал против такого решения?

– Сначала, понятно, а потом, как все мужики... отвык.

– Вы думаете, что отвык. А он, может быть, переживал, мучился.

– Некогда ему переживать было. Науку делал. Да и бабы скучать не давали.

Она знала, конечно, немало о жизни Антона. Возможно, надеялась, что вернется. Нет, вряд ли. Но почему не хочет она говорить о том, последнем дне?

Мазин налил себе еще стопку:

– Ваш воздух вызывает зверский аппетит.

– Ешьте на здоровье.

– Спасибо. Ем по-деревенски.

И он положил на тарелку колбасы.

– Вы часто бываете в городе?

– В каникулы, на совещаниях. Особенно меня не тянет.

– Этим летом тоже были?

– Была.

– В августе?

– Нет, в июле. Хотя и август прихватила немного. Числа пятого уехала.

– До смерти Антона?

– До. Он недели через две разбился.

– А где вы были в это время?

– Здесь.

– И это могут подтвердить свидетели?

– Свидетели? Скажите же в конце концов, зачем вы приехали?

Мазин положил на стол записку:

– Это писали вы?

Ирина едва взглянула на записку и сразу ответила:

– Я писала.

Мазин положил вилку:

– Расскажите.

– Заболел Володька. Операцию пришлось делать. Испугалась. Вот и не выдержала. Думала, он с врачами поможет там, в городе. Стыдно было, но пошла к нему все-таки, о ребенке ведь речь.

– И что произошло между вами?

– Ничего. Я написала записку, а вечером у Володьки кризис был. Всю ночь в палате просидела. Ну, а потом уже не пошла к Антону. А он не поинтересовался даже. Он же знал, что я у Маши всегда останавливаюсь.

– Наверно, Тихомиров не мог поинтересоваться, раз его не было в живых, - сказал Мазин с раздражением.

– Как не было?

– Он погиб в тот же день, двадцать третьего августа.

– Я писала не двадцать третьего.

– А когда же?