Я ему возражала, конечно:

– Набекрень у тебя мозги, Антон. Если про группу не понимаешь, так хоть бы о себе подумал. Зачем учишься-то? Ведь лентяй ты!

– Нет, - говорит, - я не лентяй. То, что мне нравится, я учу. А что Лысенко - великий ученый, в это я никогда не поверю.

– Да ведь академик он! Это, что же, случайно, по-твоему?

– Темная ты, Ирина, и наивная. Ничего не понимаешь!

Это у него любимое словечко - темная! Если чего доказать не может, махнет рукой и скажет: "Темнота!"

Вот так смеялся, смеялся, а перед зачетом приходит и, как бы шутя, говорит:

– Хочешь, Ирка, план по моему воспитанию выполнить?

– Чего это ты?

– Дай конспектик почитать. А то у меня своего, знаешь, нету, крысы в общежитии съели.

Думаю, пусть уж лучше по моему выучит, чем совсем не учит. Дала. Взял он и удивился вроде.

– А я думал, не дашь. Значит, душа в тебе есть. Не все потеряно.

И говорит так не то в шутку, не то всерьез.

Сдал, а после зачета остановил меня в коридоре, в руках билеты в кино крутит, синенькие такие.

– Ты знаешь, Ирочка, что добрые дела должны вознаграждаться? Вот я билетики взял на очень интересное кино.

– Не нужно мне, - говорю, - твоих билетиков.

– Что, стесняешься со мной пойти? Боишься, что Анька не одобрит?

– Ничего я не боюсь!

И пошла...

– Да вы что ж это не едите?
– вдруг заметила она пустую тарелку у Мазина.
– Сейчас я яишню поджарю.

– Не стоит. Я сыт.

– Соловья баснями не кормят!

Ирина вышла на кухню. Вскоре оттуда потянуло жареным салом.

– Вот так все и началось, - сказала она, ставя сковородку с глазуньей перед Мазиным.
– То общественное поручение, то шуточки-прибауточки, а вышло все серьезно и тяжко. Совсем мы друг друга не понимали, каждый хотел другого в свою веру обратить, да разве ж так получится? Я все думала, что изменится он, станет, как все. Он даже и начал вроде меняться. Посерьезнел. В группе-то шутил, а со мной больше всерьез. К нам все хорошо относились. Его тоже любили, хоть и прорабатывали. Он же умница был... Не сразу я решилась за него замуж выйти. Дружили мы долго. Вел он себя хорошо, не приставал зря. Всегда в читалку зайдет, проводит до общежития. На лекциях рядом садился. А вот конспектов никогда не писал. Нерационально двойную работу делать, говорил.

– Почему - двойную? Для себя пиши.

– А зачем, если ты пишешь?

– Но я ж тебе писать не обязана.

– У нас с тобой, Ирочка, никаких обязанностей быть не может. У нас любовь до гроба. А любовь - это сон упоительный.

– Скажешь, "любовь"! Дружим с тобой.

Но, по правде говоря, я его любила, конечно. Незаметно это произошло. Только чувствую, что не могу уже без него. Не придет один вечер - места себе не нахожу. А придет - так хорошо и спокойно становится.

Поженились мы на третьем курсе. Нам свадьбу устроили. Весело было очень. Понадарили всего - и нужного и ненужного. До самого утра гуляли. А когда ушли все и остались мы с ним вдвоем, он обнял меня и говорит:

– Не страшно тебе?

– Что ты?

– Жить не страшно?

– Не пойму я тебя.

– Нам ведь теперь столько пройти нужно, столько преодолеть.

– Да что преодолевать?

– Все. Может быть, войну, может, болезни, несчастья, а может, самих себя.

– Ну и нашел ты время философствовать.

– Не боишься, значит?

И засмеялся.

Не поняла я его, а он себя лучше знал и боялся. Хотя и хотел, чтобы все хорошо было. Жизнь нашу будущую мы тогда одинаково представляли. Собирались ехать по назначению - и все. В аспирантуру нам не предлагали. Я научной работой не занималась, а он хоть и мог бы, но не хотел. Не нравилось ему, что генетика в загоне. Часто говорил мне:

– Ты даже не представляешь, сколько эта наука может.

Но вообще-то о науке он мало мечтал в то время. Я скоро Володьку ждать начала. Антон боялся за меня очень. Помогал во всем, бегал подрабатывать, чтобы яблок купить килограммчик или пару мандаринов. Принесет, бывало, и радостный такой, прямо из рук меня кормит:

– Сыну витамины!
– кричит.

– Да откуда ты знаешь, что сын, а не дочка?

– Дочку не хочу, дочки все в отцов. Значит, глупая будет. А сын в маму - умница.

Шутил все, потому что еебя-то он глупым никогда не считал. Но угадал. Мальчишка родился.

Это уже перед самым распределением было. Насчет работы мы не спорили. Я в деревне выросла и жить здесь не боюсь. Конечно, асфальта нет, театра нет, а телевизор уже есть, да и живется вольнее, воздуху больше, а заработки не хуже, чем в городе. Хотя и трудно бывает. Ну, да я-то все это знала хорошо, что здесь почем.

А Антон в деревне мальчишкой жил только, во время войны. Говорил мне, что тянет его в деревню, что поедет с удовольствием, в поле работать будет, город ругал: там, говорил, чиновники одни. Что на кафедрах, что в конторах. А настоящая наука на земле делается.