Мазин обернулся.

Он стоял рядом с машиной Рождественского, а приветствовал его старик в армейском дождевике. Мазин не сразу узнал его в этой длинной плащ-накидке защитного цвета.

– Здравствуйте.

– Не угадываете?

– Вы сторож. Василий Прокофьевич?

– Так точно, - заулыбался старик, довольный тем, что его узнали. Так сказать, первый ваш свидетель.

Это он, сторож, увидел утром мертвого Тихомирова на газоне под окном.

– Не найдется ли папироски у вас, товарищ следователь? Не уважаю я сигареты.

– Сожалею, Василий Прокофьевич, некурящий.

Мазин испытывал досаду. Ему хотелось походить здесь одному, а теперь Рождественский наверняка узнает о его визите, а в этом-то уж никакой пользы нет. Разве что попросить старика помалкивать?

Сторож между тем был явно рад встрече и вел себя по-свойски. От Прокофьича попахивало.

– Вот это вы совершенно правильно делаете, товарищ начальник!

– Что правильно?
– не понял Мазин.

– А что не курите. Американская наука установила точно: рак от этого дела бывает.

– Откуда вы про американскую науку знаете?

Сторож обиделся.

– Что ж вы думаете, как я сторожую, так я темный совсем? Да у меня сын майор, если хотите знать. Одних газет на двадцать пять рублей выписывает. А сторожую я, чтоб пользу приносить, а не от невежества.

И старик достал из-под плаща пачку сигарет.

– Про науку слыхали, а курите, - усмехнулся Мазин.

– Вот это, прямо скажу, от слабости характера, - охотно признался Прокофьич.
– Потому наука одно, а человек - другое совсем дело. И наука это теперь признает.

"Пожалуй, в отпуске можно позволить себе и поболтать", - решил Мазин, не видя пока выхода из создавшегося положения.

– Что ж она признает?

– А то, что человек от генов зависит!
– заявил старик с торжеством и сунул сигарету в редкозубый рот.
– И выходит, у кого какой ген, то тому и суждено!

– Это не Рождественский вас просветил?
– спросил Мазин, подивившись своеобразной гипотезе.

Перед ветровым стеклом "Волги" покачивался на шнурке красно-черный чертик.

– И с ним беседоваю. Я, признаться, грешным делом, умных людей уважаю и всегда рад новенькое узнать что-нибудь.

– Как же вы познакомились?

– Да иногда за машиной его присматриваю. Гаража-то тут нет пока, вот меня люди и просют: присмотри, Прокофьич, все равно сторожуешь. И то правда, почему человеку хорошему навстречу не пойтить?

– А Рождественский хороший человек?

Старик глянул на Мазина с опаской:

– Это как понимать, в служебном порядке интересуетесь или просто так, по-человечески?

– По-человечески, - заверил Мазин и подумал, что частный розыск имеет, пожалуй, и свои преимущества.

– Если по-человечески, то прямо скажу - обходительный и уважительный. Никаких надсмешек не строит, как некоторые. И машина у него в порядке всегда, аккуратный человек. А позвольте спросить, история-то эта закончилась уже?

Прокофьич понизил голос, произнося последние слова.

– Закончилась.

– Черт попутал парня, выходит?

– Да, несчастный случай.

– Точно, точно. Зачем он только на окно-то полез?

Мазин пожал плечами:

– Гвоздь забивал.

– Это среди ночи-то? А хотя может. Этот может.

– Вы и Тихомирова знали?

Разговор становился интересным.

– Знал, а как же. Знал. Они ж с Игорем большие друзья были. Но тот человек другой, я вам скажу.

– Какой же?

– Пронзительный и желтый.

Прокофьич замолчал, зажигая сигарету, как будто слова его не нуждались в пояснениях.

– Желтый?
– переспросил Мазин. Тихомиров остался в его памяти хорошо сложенным, здоровым.
– Он, кажется, не болел ничем.

– А в том-то и дело! Не больной, а желтый. Это от характера бывает, а не от хворости. Значит, в человеке постоянное беспокойство происходит. И по глазам видно. В старые бы времена сказали - дурной глаз! Добра от такого не жди. Потому и говорю: мог он на окно среди ночи полезть. Взбредет в голову такому гвоздь прибить, и пока не прибьет - спать не будет. Это я понять могу, потому в людях разбираюсь... Вот Валентин говорит мне про эту машину, Игореву, значит, а я ему: нет, брат, быть того не может никогда. Никогда б Игорь на дороге не бросил. Человек не тот.