Он к этому времени здорово подтянулся и не носил уже широченных штанов, хотя и приехал из деревни.

– Антон собирается в аспирантуру, - объявила Инна.

– Дело хорошее, - ответил я вежливо.
– А как же здоровая сельская жизнь? Ведь он уехал в деревню добровольно.

– С этим покончено, - бросил Тихомиров.

– Полное разочарование?

– Нецелесообразно вкладывать мозги в убыточное дело.

Он всегда бывал категоричен. В этом ему не откажешь.

– А что думает семья?

– С женой я разошелся.

– Ого! Все мосты сожжены?

– Даже плоты.

– Прекрасно. Это в нашем характере. До старости начинать новую жизнь. Описано в художественной литературе.

– Я не старый!

– Каждый живет свою жизнь только по-своему, - сказала Инна.

– Вот и подведена философская база. Остается выпить по такому случаю. Я, кстати, захватил бутылочку.

И выпили. Антон разошелся и много говорил, но больше не о себе, а о генетике, о новых перспективах, о том ущербе, который был нанесен, короче, обо всем, о чем мы уже переговорили тысячу раз, и потому казался очень провинциальным. И не только мне, но и Инне. Я видел, что она слушала его без особого интереса. Но потом он перешел на дела сельские и рассказал немало любопытного. Ругал бесхозяйственность, говорил о необъятных возможностях. Инна вдруг перебила его, неожиданно так:

– Знаете, мальчики, я, когда ехала из Ленинграда, проснулась в вагоне рано утром, смотрю: солнце встает. Огромное и красное, и колышется, будто кисель из холодильника. И я подумала, как легко сосчитать, сколько раз я видела восход солнца. Вот закатов много. А на закате всегда тревожно и печально.

– Не замечал, - рубанул Антон, - хоть я их и насмотрелся.

Рождественский отрезал все-таки кусочек бифштекса. Мазин тоже попробовал остывшее мясо. Но есть, несмотря на выпитое, не хотелось. Блондинка на эстраде пела:

Смерти не будет - будет музыка...

– Поступить в аспирантуру ему помог мой отец. Не знаю, в самом ли деле он почувствовал в Антоне "способнейшего ученого", как любил повторять, но взялся его поддерживать необычайно энергично. Скорее тут действовал комплекс вины перед Кротовым. "Этого юношу Константин очень ценил!" Хотя он его не ценил и не мог ценить, а просто возился с мальчишкой. Но так уже устроены люди: что вообразят, становится фактом. Истиной в этой истории было только то, что Антон повсюду защищал кротовские идеи и работал над теми же проблемами.

И часто бывал у Инны. Все чаще. Я видел, куда идет дело, но ничего не мог изменить. Жизнь не приучила меня к борьбе. Мне всегда доставалось то, чего я добивался, вернее, не добивался, а просто хотел. Хотел - и все получалось. А тут не получалось, и я чувствовал полное бессилие... Наконец я понял, что все потеряно. Тогда Антон решил объясниться со мной. Он уже ничем не рисковал.

Мы засиделись у Инны. Это было похоже на пересиживание. Кто кого. Я чувствовал себя мерзко, ибо прекрасно понимал, кто из нас лишний. Да и смешно взрослым играть в такие игрушки.

Наконец он поднялся, и я обрадовался его словам.

– Ты, Игорь, не собираешься еще?

– Да, да, конечно, пошли, - заторопился я, сам себя обманывая, потому что это было не джентльменство, а капитуляция.

Она проводила нас на лестницу, и мы пошли. Пошли пешком и вместе, хотя можно было ехать и вообще-то нам нужно было в разные стороны. Но мы, не сговариваясь, пошли вместе. Вернее, я пошел за ним, чтобы получить тот нокаут, к которому он меня уже подготовил.

Мы шли и шли и молчали долго. Видно, и ему разговор этот давался не просто.

– Игорь, нам нужно поговорить, - наконец начал он.

– Как мужчина с мужчиной?
– попытался я взять, ненужный, идиотски-иронический тон.

Но он пресек его. Ответил строго:

– Да, как мужчина с мужчиной.

– Ну, говори.

Он еще подождал:

– Игорь, я не знаю и знать не хочу, что у тебя было с Инной, но мы с ней любим друг друга. И это по-настоящему.

Значит, все, что было у меня, не могло быть настоящим! Но я даже не оскорбился. Я почувствовал облегчение, как мальчишка, который вдруг понимает, что ему ни за что не решить задачу по алгебре. И я сказал:

– Поздравляю. У нас ничего не было.

Он обрадовался. Все-таки нам, мужчинам, всегда неприятно знать, что у тебя был предшественник. Я поспешил его успокоить какими-то фальшивыми словами. Было очень отвратно - как будто я отказывался от Инны, предавал ее.

И как я потом ни говорил себе, что поступил правильно, раз они полюбили друг друга, что спортсмен обязан уступать сильнейшему без злобы и зависти - любовь ведь не спорт и нельзя ее решить логикой и разумом, особенно если разум оправдывает слабость.