Сирень-ветка, сирень-ветка,

сирень-ветка хороша,

кто в любови понимает,

тот целует не спроша.

Бойкий звонкий голос молодухи ответил:

Я плясала, плясала,

с меня шаль упала!

Ребятишки-шваль,

поднимите мою шаль!..

Продотрядчик Петька Курков, конопатый курносый крепыш, самый молодой в отряде, выскочил из избы, заломил картуз набок, выпустив на волю курчавый чуб.

– Здравствуйте, дорогие товарищи девушки!
– Он жеманно поклонился. Привет вам от рабочего класса, пролетариата, то есть. И от меня, Петьки Куркова, лично персонально!

– А ты нешто рабочий класс?
– смеясь, спросила кудрявая рыжая молодка.

– Я, можно сказать, артист... из рабочего класса, а отец мой тамбовский железнодорожник. И я хоть артист, а могу фуганить, рубанить, дыры хорохорить, фортепьяны фортепьянить.

– Ха-ха-ха...

– А Нам сказали, что вы грабители.

– Это, дорогие девушки, наговор. У грабителей животы за ремень выползают, а у меня видите?
– Он сунул руку за широкий обвислый ремень.

Девчата захохотали.

Его окружили, жадно ловя глазами крепкие плечи и милое курносое лицо с залихватским чубом. Даже часовой, шагавший вокруг хаты, остановился послушать, как Петька точит лясы.

Панов следил за Петькой через окно. Покачал головой и сказал политкомиссару Забавникову, пожилому рабочему, сидевшему рядом на лавке:

– Прямо настоящий артист. Ему бы на сцене выступать.

– Придет время - будет выступать, - ответил тот.

А Петька уже плясал вприсядку, похлопывая ладонями то по земле, то по груди, а то и по "сиденью", вызывая этим взрывы смеха и вольные шуточки молодок, Он плясал под общий наигрыш и ритмичные удары в ладоши, а изредка в этот шумовой оркестр вплетались и бесшабашные голоса частушечниц.

И - кинулась рыжая в круг к Петьке:

Конфеты ела,

похрустывала...

Меня мил целовал

я не чустывала...

Петька вошел в азарт, подскочил, ухнул и тоже запел:

Как дед бабку

завернул в тряпку,

поливал ее водой,

хотел сделать молодой...

А та, рыжая, подплыла к Петьке павой и, заглядывая в глаза, тоненько так затянула:

Милый мой, для тебя,

еще раз - для тебя,

а еще для кого

я не сделаю того...

– А что, товарищ Панов, - заговорил комиссар Забавников, поглядывая в окно, - почитать бы им что-нибудь... Как думаешь, будут слушать?

– Пригласи, - ответил Панов.
– Только керосину в лампе мало. Кулаки пожгли. Видать, ночами заседали.

Пожилые продотрядчики сидели на корточках у порога, в их руках мигали красные огоньки цигарок. Они увлеклись весельем, покрикивали, подбадривали Петьку, поджигали стоящих рядом молодок на пляску. А их и поджигать не надо - сами рвутся.

На улицу вышел Забавников и, дождавшись конца пляски, громко объявил:

– Приглашаем вас, барышни, к нам в гости. Мы вам хорошую книжку почитаем.

Приглушенный говорок пробежал по кругу и замер где-то за Петькиной спиной.

– А то што ж... и это дело!
– вызывающе ответила рыжая плясунья, взмахнув платочком, который слетел с ее головы во время пляски.
– Што ж, пошли, девки, побаски слухать?

– Пошли!

2

В ту же ночь задворками, по огородам, к дому Юшки крадучись шел Сидор.

Дверь Юшкиной избы оказалась открытой.

– Есть кто дома?
– тихо спросил Сидор, сунув голову в темный проем двери.

– Есть, есть, проходи. Кто там?
– ответила Авдотья.

– Это я... Сидор.

– Батюшки-матушки, - растерялась Авдотья.

– Што дверь-то ночью нараспашку держите?

– А чего у нас красть-то? Духоту да смехоту, как отец скажет?

– Где сам-то?

– Да все с конем, все с конем. Слышишь? Как с человеком гутарит! Чуть языком не облизывает. Садись на лавку. Темно у нас, как в погребе, свечка вся сгорела.

Сидор молча нащупал лавку, сел.

– Упадом падает мой мужик. Я уж говорю ему: чем так убиваться, лучше батрачь всю жизню. Таперь вот рыдван ищет, с ног сбился. Утром в Ивановку бегал. Услыхал от кого-то: у Завидона рыдван за ригой валяется старый - и побег. Вернулся - ноги едва волочит. Лег на лавку: дай, грит, полушубок. Даю. А он его не под голову, а в ноги. С ума спятил отец! Грит, ноги-то работали, им отдых нужон, а голова бестолковая заслужила того... Вот она и есть - духота да смехота... От кого их прятать?