Никто не видел его усталым, а усталым он бывал часто. В полночь, оторвав глаза от рукописи, откидывал голову назад, снимал очки и долго тер пальцами закрытые веки... Потом вставал со стула, шагал по комнате, отгоняя сон, и снова садился за статью, которая пойдет в очередной номер.

Партия бросала в те годы своих лучших, самых верных сынов на самые трудные участки. И куда бы ни попадал Антонов-Овсеенко, с ним всюду были старенькая шинель кавалерийского покроя, перо журналиста, такт умного педагога и стальная твердость полководца...

Сумрачный тамбовский день 7 октября 1919 года надолго запомнился новому председателю Губисполкома, назначенному вместо Чичканова.

Тамбовщина встретила Владимира Александровича тревожными телеграммами о срыве кулаками продразверстки, сводками о тысячах дезертиров, скрывающихся в лесах, рассказами о местничестве некоторых руководителей уездов и о малочисленности партийных организаций на местах.

Плохо выполнялась разверстка, нет топлива, кругом саботаж, всюду шныряли дельцы, спекулянты и контрики.

Времени для размышлений было мало.

– В гостинице вам освобожден номер. С дороги отдохнете?
– спросил встречавший его работник Губисполкома.

Владимир Александрович пристально посмотрел на собеседника и резко спросил:

– Кого выселили из номера?

– Да так... одного... работника печати.

– Верните ему номер немедленно.

В тот же день он встретился с Чичкановым. Приветливый взгляд серых глаз долго и ласково изучал суровое, ожесточившееся лицо бывшего председателя Губисполкома, и, когда тот дрогнувшими губами хотел начать разговор, Антонов-Овсеенко предупредил его:

– Я все знаю о вас и верю вам. И оторвал я вас от отдыха только ради того, чтобы поговорить о деле. Ну, а чтобы вы знали и мое личное отношение ко всему, что произошло, скажу: вы поплатились за свое благородство. Враги используют все. Вы не хотели, чтобы пострадал Кочергин. Но с вами вместе страдает теперь и общее дело, а этот авантюрист должен был отвечать один. И - поделом!

Чичканов слушал мягкий голос нового председателя и чувствовал себя так, словно его отчитывал за ослушание добрый учитель, - оттого было еще стыднее и горше.

– Ну, а теперь о деле.
– Антонов-Овсеенко подошел к окну.
– Вы хорошо знаете обстановку в уездах и в городских учреждениях, хорошо знаете людей. Как укрепить аппарат? Подумайте, я не тороплю.
– А глаза его сказали: "Успокойтесь, я вижу ваше волнение".

Чичканов помолчал, собираясь с мыслями.

– Владимир Александрович, давайте договоримся так. Я вам изложу все свои соображения по укреплению аппарата письменно.

– Ну что же! Это еще лучше. Только не затягивайте.

– Пока скажу одно... Это меня мучило всегда: обывательщина, которая окружает нас, как туман, как пыль... Поналезли всюду бывшие купчишки, приказчики, интеллигентики, поразвели фракции разные! Непролазная грязь, как на Приютской улице. Вот походите по учреждениям - увидите этих канцеляристов. А где взять свежие кадры?

Постепенно Чичканов втянулся в разговор и незаметно для себя обрисовал всю обстановку в губернии.

Расстались они поздно вечером.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Все дни отпуска Чичканов почти не выходил за калитку своего дома. Газеты он ждал с нетерпением. Читал все подряд, некоторые статьи перечитывал по нескольку раз. Только в играх с дочкой он забывался на несколько минут, потом снова брался за газеты или писал свои соображения по улучшению аппарата Губисполкома.

Сергей Клоков застал Чичканова во дворе за чтением свежей газеты. В знак приветствия Клоков поднял кожаный картуз и привычным жестом вытер вспотевшую лысину.

Появление друга, с которым Чичканов не расставался почти с детства, всегда отогревало сердце и отвлекало от тяжелых дум. Не забывают друзья: вчера Борис Васильев приходил, сегодня Сергей...

– Ну что? Все сидишь, читаешь и переживаешь, - укоризненно заговорил Клоков.
– А меня учил никогда не унывать. Ты же ни в чем не виноват. И суд это подтвердил. Отпуск тебе дали.

Чичканов встал, обнял Сергея.

– Эх, Сережа, нет страшнее того суда, который я сам над собой вершу.

– Ну, верши, верши, казнись. А кому от этого польза? Врагам нашим.

– В этом ты прав. Спасибо, что пришел. Ты читал, чем кончил комбриг-предатель?

Клоков взял газету и начал читать: