–  Вон как вы запели! - Тулько поднялся, прошелся по кабинету. - Что же, я подумаю... Я подумаю, почему в вашем классе сидят учащиеся со знаниями третьеклассников.

–  Подумайте, Василий Михайлович. Может, и вас тогда обожжет стыд.

–  Нет! А после моих раздумий вы будете иметь не тридцать два урока в неделю, а вдвое меньше! Я вас разгружу немного, потому что вы не справляетесь с возложенными на вас обязанностями!..

–  Что же, и этот вопрос заслуживает внимания. У Ульяны Григорьевны вдвое меньше уроков, чем у Никиты Яковлевича.

–  У Ульяны Григорьевны низкая успеваемость...

–  Потому что она требовательно относится к своим ученикам.

Тулько сел, забарабанил пальцами по столу.

–  Просто смешно, Иван Иванович. Просто смешно... Вы педагог со стажем, учитель, который, казалось мне, давно понял все тонкости нашей нелегкой профессии.

–  Не знаю, что вы имеете в виду. А в нашей школе - позвольте вам это заявить со всей серьезностью - никакой требовательности и никаких твердо определенных положений.

Тулько испуганно посмотрел на Майстренко, словно ученик, которого поймали на горячем.

–  Да вы что! Да вы понимаете!..

–  Извините, - тихо сказал Иван Иванович и вышел.

РОМАН

Из окна ему видно огороды, работающих на них людей, кусок колхозного поля, где летом желтела пшеница, а теперь грустно поблескивает пахота. Еще ему видно пруд - до самого Манятина: на тихом серебристом плесе застыли лодки рыбаков. За прудом село и дорога к нему - белая в желто-голубом сиянии...

Этой дорогой он когда-то ездил с отцом по грибы в Лисичанские кустарники. Грибов они тогда собрали много, и мама их очень вкусно приготовила. А еще закрыла в банки, и... и потом, когда отец умер, эти маринованные грибы подавали к столу на поминках...

Роман закрыл глаза, чтобы придержать слезу, которая вот-вот должна была упасть на белый лист бумаги. Одновременно и мучительное воспоминание придержал в мыслях: пусть пожжет, пусть побередит сердце, потому что стал забывать отца своего. Сколько лет минуло? Семь? Да. Семь лет, три месяца и двадцать три дня... Время неумолимо стирает в памяти детали, подробности, развеивает их. Вместо них остается что-то очень высокое и невыразительное, этакий тебе монумент. И страшно становится, до ужаса, до боли страшно, потому что не различишь в нем родных черточек отцовского лица. Только взгляд, добрый, требовательный взгляд старшего друга, который ушел из их дома навеки. Только фигура и взгляд...

Теперь они замахнулись на него этим мелким, немощным, бессердечным: "Твой отец от водки умер..." Это бросил ему в глаза Хома Деркач перед дракой, да и директор едва не сказал в учительской.

–  Роман!

Вздрогнул, выглянул из окна. В саду переминался с ноги на ногу Митька Важко. "Ну вот, благодарить пришел", - недовольно подумал Роман, возвращаясь от своих воспоминаний, от отца к Митьке, который маячил перед глазами.

–  Роман, - сказал Митька. - Я иду с отцом на смену. Почему-то подумал, что и ты хотел бы... Посоветовался с отцом, и он согласился.

Роман сразу вспомнил, что старший Важко обслуживает те самые центрифуги, возле которых когда-то стоял его отец. Подхватился:

–  Я сейчас!

Вскоре они шли прямой, как натянутый шнур, улицей, по сторонам которой маячили, словно стрелы, нацеленные в небо, островерхие тополя.

–  Слушай... - произнес неуверенно Митька, и Роман подумал, что разговор будет о сегодняшнем: в самом деле пришел благодарить.

–  А твой отец на каких вестонках стоит? - спросил Роман первое, что пришло в голову.

Митька посмотрел на него, как показалось, немного с негодованием, потом во взгляде что-то изменилось, и он ответил:

–  На первом продукте... Теперь там полная автоматика, вот увидишь. Он будет ждать возле проходной.

Роман опустил голову, задумчиво произнес:

–  Мой отец тоже на первом стоял. Тогда вестонки вручную разгружали...

У проходной завода клубился пар, окутывал высокую фигуру Степана Степановича.

–  Быстрей, быстрей!

Он поздоровался с Романом, на проходной показал охраннику какую-то бумажку, и, когда тот, заспанный, равнодушно кивнул, пропустил ребят вперед.

Светлый, просторный заводской корпус дохнул им в лицо теплом и тихим равномерным гудением механизмов. Над всем этим иногда взлетали голоса людей. Ступеньки побежали вверх, на второй этаж; на стенах пламенели лозунги, плакаты, какие-то графики. Степан Степанович громко здоровался со встречными, и ребята здоровались с ними. И постепенно удивительное настроение охватило Романа. Словно спешил он на свидание с отцом.

...Кто-то кричал сверху, кому-то кричали снизу. Кто-то подходил к Степану Степановичу, и они долго убеждали в чем-то друг друга, без конца размахивая руками. Роман не только слышал отдельные слова: "вентиль", "трясушка", "выпарка" - они его и волновали.