– Как же так?
– засипел он с порога. Я же вам русским языком объяснил иль вы не поняли? Я в Вене - она тут же относит в приемную ЦК письмо Брежневу... Если текст письма не будет сегодня-завтра передан по всем радиостанциям, все, Геулы нет.

Шауль бен Ами промакнул какую-то свою бумагу мраморным пресс-папье и заявил официальным тоном:

– - Государство Израиль на себя такую ответственность взять не может.

– - Какую ответственность?! Письмо нынче в приемной ЦК. Завтра утром -в КГБ. Лубянка-то через дорогу... Отец сказал: стой на коленях, но чтоб письмо Геулы облетело мир. Встать что ли на колени?!

Красноватое, с глубоко сидящими глазами и высоким лбом, лицо Шауля бен Ами снова излучало доброту и приязнь.
– - Дов, перестань ребячиться. То, что мы посылаем в международную прессу, должно быть точным на все 100 процентов. Даже на 120... А вдруг она раздумала?.. Или ее машина сбила?
– Он поджал тонкие губы в усмешке.

Не понравилась эта усмешка Дову: так кривят губы, когда что-то недоговаривают, таят. Следователи так улыбаются, мелькнуло у него.
– - Могу я отсюда позвонить? Отцу...

Шауль бен Ами руки выкинул перед собой белыми ладонями кверху: мол, о чем разговор...

Москву дали не сразу. Часа два пришлось мытариться. Дов издергался, ругался так, что толстенький чиновник, из кабинета которого звонили, стал записывать бранные слова: такого он, специалист по России, не слыхал никогда.

Наконец, послышался свистящий-булькающий голос отца: -- Как с-свобода, Дов, как она выглядит? Что?.. Конечно, отправила!..

– - Когда отправила?
– - Дов не узнал своего голоса, шипит, словно надорвал его. В голосе не было обычной силы, в нем звучали тревога, почти страх, и отец сразу уловил это.

– - Дов, случилось что-нибудь?
– - всполошенно донеслось из Москвы.

– - Нет, все в порядке, отец!.. Мать где?.. Не волнуйтесь! Будет хорошо, отец!
– - Последнюю фразу он повторил на иврите, как мог, бодро. Чтоб верили всерьез. Ведь ежели в это не верить, что тогда?!
– - Ихие беседер, аба! Будет! Будет хорошо!
– - Вытерев платком шею, Дов направился к Шаулю бен Ами. Дверь в кабинет специального представителя правительства открыта. Секретарша сказала, что господин Шауль бен Ами уехал на заседание Правительства... Когда вернется? Может, в конце дня. Может, сюда не придет. С утра он вылетает в Европу.

Дов выбрел из Министерства. Толстячок-охранник вгляделся в его лицо и хлопнул Дова по плечу: - Руси? Ихие беседер!..- Он, похоже, и в самом деле хотел, чтоб у русского все было хорошо. И два солдата в измятой тропической униформе, разрезанной для проветривания подмышками, возившиеся в моторе джипа около входа в отдел, распрямили спины и воскликнули с энтузиазмом: -Руси?.. Ихие беседер!

Дов быстро сошел, почти скатился вниз к гремящему, забитому машинами проспекту. Голова гудела. А что, специально исчез? На что ему темнить? Кто я и кто он... Но почему, почему?! Бля, на второй день понимаю все вдвое меньше, чем в первый! Если и дале так пойдет-покатится..." -- он поглядел на стоящих у автобусных остановок девчонок-солдат с папками, на мастеровых в синих комбинезонах, вытиравших паклей руки, и воскликнул мысленно, в изумлении: "Что за народ перегретый?! Понятия не имеют, отчего на морде тощища, а галдят: "Ихие беседер!" А может, оттого и выжили, а?.. Освенцимы научат..."

Он позвонил Веронике, сказал, что машина не нужна. Отсюда к ней прямой автобус. В автобусе гремело радио. Но слушать его можно было только подле водителя. Кругом стоял такой гомон, что заглушал даже репродуктор. Машина помчала бешено, развернулась круто, словно это был военный джип, а не автобус. Шофера лихие, сразу видать! И вдруг за спиной -- дикий вопль, крик, проклятия... Дов взмок от страха, не понимая, чего он так испугался. Снова крик, гортанный, дикий, словно душат кого. Изо всех звуков только и услышал "Х-х-р-р!" Это вроде на него кричат. Задел кого-то локтем, что ли? Преодолев страх, Дов как рявкнет, как рванет двухэтажным матерком. И руку в карман, по лагерной привычке... А внутри, под сердцем, ледяной ком.

– - В чем дело?
– - услышал он почти добродушное.
– - Хочешь сесть, вот тебе место, садись, пожалуйста... Или у тебя украли что? Или убили?.. Не хочешь сесть, пожалуйста, иди.
– - Только выскочив из остановившегося автобуса и постояв неподвижно, Дов понял, отчего он весь мокрый. Когда там, за лагерной колючкой, раздавался такой крик, он знал доподлинно: сейчас начнут задевать, полоснут бритвой. Крик -- предвестье драки, которая без крови не окончится. И ему, хочешь не хочешь, придется кидаться на блатного, рвать ему рот, ломать кости. Увертываться от ножа... Когда увернешься, когда нет... Как-то чуть не убили железной миской с отточенными краями, метнули издали, на уровне шеи, попали б, голова бы скатилась, как на гильотине. Успел дернуться в сторону, мышцы на плече срезало ровненько.

Мысль о миске, режущей, как финский нож, принесла успокоение. "О Господи Боже! Здесь просто такая манера разговаривать. Криком. А уж выражать недовольство?! Темперамент у них такой... Восток! Хоть и Ближний".

Добрел он до Вероники измученный. Она ни о чем не спрашивала. Налила томатного соку из холодильника. Принесла сольцы. Сказала: "Отдышись..." И умчалась куда-то.

Каждые полчаса он звонил Шаулю. Секретарша, едва расслышав его голос, отвечала механически, без всякого выражения: "Еще не приехал... Еще не приехал... Еще не..."