Шрифт:
Сейчас я объясню, почему я так думаю. За пять недель до того, как она попала в плен при Компьене, Голоса тоже предсказали ей это. Они не называли ни числа, ни места, а только сказали, что она будет взята в плен до Иванова дня. Она стала молиться, чтобы плен был кратким, а смерть - мгновенной и легкой. Ее вольный дух страшился заточения. Голоса ничего ей не обещали и только велели терпеливо сносить все испытания. Но они ведь не отказали ей в скорой смерти. Молодости свойственно надеяться, и Жанна стала лелеять эту надежду и утешаться ею. Теперь, когда ей обещали "избавление" через три месяца, она, наверное, подумала, что ей суждено умереть в темнице, - вот отчего на лице ее появилось выражение счастья и спокойствия. Скоро, скоро раскроются перед ней врата рая, близок конец ее мучений, близка небесная награда. Вот что радовало ее, вот что дало ей терпение и мужество и помогло бороться до конца, как подобает храброму воину. Она старалась отстоять себя как умела - такова уж она была по природе, - но если нужно, готова была умереть не дрогнув.
Позднее, когда она заявила, что Кошон пытался отравить ее рыбой, она должна была еще тверже уверовать в то, что ей суждено избавление через смерть в тюрьме.
Я, однако, отвлекся от моего повествования. Жанне велели точно назвать время, когда ей обещано освобождение.
– Я повторяю, что мне не все дозволено говорить. Я буду освобождена, но чтобы назвать день и час, я должна испросить разрешения у Голосов. Поэтому я прошу подождать с этим вопросом.
– Что же, значит твои Голоса запрещают тебе говорить правду?
– А о чем вам хотелось бы знать - о короле Франции? Так повторяю вам, что он будет снова владеть своим королевством, и это так же верно, как то, что вы передо мной сидите.
– Она вздохнула и, помолчав, добавила: - Если б не это обещание, я давно умерла бы, - оно дает мне силы.
Ей задали несколько пустяковых вопросов о том, в каком облике и каком одеянии является ей св. Михаил. Она отвечала с достоинством, но было заметно, что ей обидно. Немного спустя она сказала:
– При виде его я испытываю большую радость: мне кажется тогда, что мне отпускаются смертные грехи.
– Потом она добавила: - Иногда святая Маргарита и святая Екатерина дозволяют мне исповедоваться им.
Это был еще один удобный случай расставить западню ее неведению:
– А ты думаешь, что перед исповедью ты находилась в состоянии смертного греха?
Но и на это она сумела ответить, не повредив себе. Допрос опять перешел на откровения, которые получил король. Эти тайны суд снова и снова пытался вырвать у Жанны, но безуспешно.
– Так вот, о знамении, которое было явлено королю...
– Я уже говорила, что об этом я ничего вам не скажу,
– А ты знаешь, что это было за знамение?
– Этого вы от меня не узнаете.
Речь шла о тайной беседе Жанны с королем, когда он отошел с ней в сторону, хотя и на глазах у не скольких человек. Стало известно, разумеется, через Луазелера, - что этим знамением была корона; ей подтверждалась божественная миссия Жанны. Но что это была за корона остается тайной по ceй день и останется тайной навеки. Мы так и не узнаем, была ли то настоящая корона, возложенная на голову короля, или же речь шла о некоем мистическом символе.
– Ты видела корону на голове короля, когда он получал откровение?
– Этого я не могу вам сказать, не нарушив запрета.
– Эта самая корона и была на нем в Реймсе?
– Король возложил себе на голову ту корону, которая там была, но потом ему принесли другую, еще более драгоценную.
– А ту ты видела?
– Я не могу этого сказать, а не то я буду клятвопреступницей. Но видела я ее или нет - я знаю, что она была роскошной и драгоценной.
Они еще долго допытывались у нее о таинственной короне, но больше ничего не добились.
Заседание закрылось. Это был долгий и тяжелый день для всех нас.
Глава X. Инквизиторы становятся в тупик
Судьи отдыхали целый день и возобновили заседание в субботу, 3 марта.
Это было одно из самых бурных заседаний. Судьи вышли из терпения - и не мудрено. Шестьдесят ученых церковников, искусных стратегов, испытанных ветеранов судебных битв оставили важные дела, требовавшие их присутствия, и съехались со всех сторон ради простого и легкого дела: осудить и послать на казнь девятнадцатилетнюю деревенскую девушку, которая не умела ни читать, ни писать, ничего не смыслила в судебных делах, не могла вызвать в свою защиту ни одного свидетеля, не имела адвоката или советчика и должна была сама вести свое дело перед враждебным ей судом и особо подобранными присяжными. За каких-нибудь два часа ее можно вконец запутать, разбить, изобличить и осудить - это дело верное! Так они рассуждали.
Но они ошиблись. Два часа превратились во много дней; то, что обещало быть легкой стычкой, потребовало осады; задача, казавшаяся столь легкой, оказалась на редкость трудной. Противник, которого они думали повергнуть в прах одним дуновением, стоял твердо, как скала; вдобавок, если кто-нибудь имел основания смеяться, так именно деревенская девушка, а не судьи. Она этого не делала - это было не в ее характере, зато другие делали это за нее. Весь город украдкой смеялся; судьи знали об этом, и самолюбие их было жестоко уязвлено. Они не могли скрыть своего раздражения.