– Ну, а теперь о лесовичках, которые, по местным поверьям, водились вблизи Домреми. Говорят, что твоя крестная мать однажды в летнюю ночь подглядела их пляски под деревом, которое прозвали Волшебным Бурлемонским Буком. Может быть, твои святые и ангелы - не кто иные, как эти лесовички?

– А об этом что-нибудь есть в обвинительном акте?

Больше она ничего не ответила.

– Тебе не случалось беседовать со святой Маргаритой и святой Екатериной именно под этим деревом?

– Не помню.

– Или у источника возле дерева?

– Да, иногда.

– Что они тебе сулили?

– Ничего такого, на что не было Господнего соизволения.

– Ну а все-таки - что?

– Этого нет в вашем обвинительном акте, но я все же отвечу: они сказали, что король, несмотря на все козни врагов, отвоюет свое королевство.

– А еще что?

Молчание, потом она сказала смиренно:

– Они обещали ввести меня в рай.

Если по лицам можно судить о душевном состоянии - многих из присутствующих в эту минуту обуял страх: как знать, уж не собираются ли они осудить на смерть Божью избранницу, провозвестницу его воли? Напряжение возросло еще более. Движение и перешептывания прекратились, воцарилась напряженная тишина.

Вы, вероятно, заметили, что, задавая Жанне вопросы, допрашивающий большей частью заранее знал ответ на них. Вы заметили, что допрашивающие знали, что именно они хотят выпытать у Жанны, и вообще почти все про нее знали, - хотя она и не подозревала этого, - и. их задача состояла только в том, чтобы заставить ее проговориться.

Помните лицемерного Луазелера, священника-предателя, орудие Кошона? Помните, как Жанна, свято веря в тайну исповеди, рассказала ему все о себе, кроме лишь тех из полученных ею откровений, о которых ее Голоса запретили сообщать кому бы то ни было, - а неправедный судья Кошон все время подслушивал ее исповедь?

Теперь вам понятно, откуда у инквизиторов бесконечные и подробные вопросы, которые могут удивить своей проницательностью и тонкостью, если не знать о комедии, разыгранной Луазелером, о том, как он добыл им все сведения. Да, епископ города Бовэ! Долго тебе .еще гореть в аду за твою жестокость, если только кто-нибудь не вступится за тебя! А в обители праведных только одна душа способна на это, и боюсь, что она уже это сделала. Это Жанна д'Арк.

Вернемся к суду и допросу.

– А больше они тебе ничего не обещали?

– Обещали; но этого нет в обвинительном акте. Сейчас я на это не отвечу, я отвечу через три месяца.

Судья, как видно, знает, о чем спрашивает. Это можно заключить из его следующего вопроса:

– Это Голоса сказали тебе, что ты будешь освобождена через три месяца?

Жанна иной раз обнаруживала удивление перед необыкновенной догадливостью судей; так было и сейчас. И я стал с ужасом замечать, что невольно осуждаю ее Голоса: "Советуют ей отвечать смело - точно она и без них этого не сделала бы; а когда надо сообщить ей что-нибудь нужное например, какой хитростью эти негодяи сумели проникнуть в ее тайны, - тут им словно недосуг".

Я от природы богобоязнен, и когда мне приходили в голову такие мысли, я холодел от страха; а если случалась в ту пору гроза и гремел гром, мне становилось до того худо, что я едва мог усидеть на месте и выполнять свою работу.

Жанна ответила:

– Этого нет в обвинительном акте. Я не знаю, когда придет мое избавление, но некоторые из тех, что желают моей смерти, сами умрут раньше меня.

Кое-кто при этом вздрогнул.

– Разве Голоса не обещали тебе освобождение из тюрьмы?

Конечно, обещали; и судья знал это прежде, чем задал вопрос.

– Спроси меня через три месяца, тогда я отвечу.

Каким счастьем озарилось при этом лицо измученной узницы! А я? А Ноэль, который сидел печально понурившись? Нас охватила бурная радость, и нам стоило большого труда не обнаружить ее, - это было бы для нас роковым.

Итак, через три месяца она будет свободна. Так мы ее поняли. Это предсказали ей Голоса, и предсказали с точностью до одного дня: 30 мая.

Теперь-то мы знаем, что они милосердно сокрыли от нее, как придет к ней избавление. Она вернется домой!
– вот как мы истолковали это обещание Голосов, Ноэль и я; и мы стали мечтать об этом и считать дни, часы и минуты. Они пролетят быстро - и скоро все будет позади. Мы увезем наше божество домой, и там, вдали от суетного и шумного света, мы снова будем счастливы и проживем жизнь, как начали ее, - на солнце, на свежем воздухе, среди кротких овечек и дружелюбных людей. Краса лугов, лесов и речки будет радовать наши взоры, а их мир и покой снизойдет к нам в душу. Это стало нашей мечтой и помогло нам ждать три месяца, вплоть до ужасной развязки; я думаю, что ожидание убило бы нас, если бы мы все знали наперед и так долго должны были бы нести в душе это страшное бремя.

Вот как мы толковали пророчество: король почувствует угрызения совести и вместе со старыми соратниками Жанны - герцогом Алансонским, Дюнуа и Ла Гиром - устроит ее побег; и это произойдет через три месяца. Мы надеялись принять в нем участие.

На этом заседании и на следующих от Жанны требовали, чтобы она точно назвала день своего освобождения, но этого она не могла сделать. Голоса не разрешали ей. Впрочем, они и сами не называли определенного дня. Когда пророчество сбылось, я решил, что Жанна все время ждала избавления в виде смерти. Но не такой же смерти! Как ни бесстрашна она была в бою, как ни возвышалась над людьми, она все же была человеком. Это была не только святая и ангел, но вместе с тем земная девушка, наделенная всеми человеческими чувствами, всей нежностью и робостью, свойственными девушкам. И такая смерть! Нет, она не могла бы прожить три месяца с этой мыслью! Вы помните, что, когда она впервые была ранена, она испугалась и заплакала, как любая другая семнадцатилетняя девушка, хотя она и знала за три недели, что будет ранена в этот самый день. Нет, обычной смерти она не страшилась, - именно так она, наверное, и представляла себе свое избавление, потому что, когда она о нем говорила, лицо ее выражало радость, а не ужас.