Бопэр еще раз вернулся к вопросу о мужской одежде и произнес на эту тему торжественную речь. Жанна потеряла терпение и прервала его:

– Это пустяк, не стоящий внимания. Но и тут я поступила не по советам людей, а по велению Бога.

– Значит, это не Робер де Бодрикур велел тебе так одеться?

– Нет.

– И ты не считала за грех одеться мужчиной?

– Раз я повиновалась Богу, значит поступала хорошо.

– И в этом случае ты тоже считаешь, что поступала правильно?

– Я ничего не делала помимо веления Бога.

Бопэр сделал множество попыток заставить ее противоречить себе или найти в ее словах противоречие с писанием. Но он лишь даром потерял время. Он ничего не добился. Тогда он вернулся к ее видениям, сиянию, которое ей являлось, к ее встречам с королем и так далее.

– Когда ты впервые увидела короля, над ним витал ангел?

– О пресвятая Дева!..
– Она поборола вспышку нетерпения и закончила спокойно: - Если так и было, то я его не видела.

– А сияние было?

– Там было более трехсот солдат и пятьсот факелов, не считая света небесного.

– Что заставило короля поверить твоим словам?

– Ему были знаки; кроме того, он совещался с духовными лицами.

– Какие же откровения получил через тебя король?

– В этом году я вам этого не скажу. Потом она добавила: - Священники в Шиноне и в Пуатье опрашивали меня три недели. Королю было знамение, и он только после этого поверил, а священники все признали, что в моих делах добро, а не зло.

Пришлось на время оставить и эту тему, и Бопэр заговорил о чудесном мече из Фьербуа: он надеялся обвинить Жанну в колдовстве.

– Откуда ты узнала, что во Фьербуа под алтарем церкви святой Екатерины зарыт древний меч?

Здесь Жанне нечего было скрывать:

– Что меч там - мне открыли Голоса; и я послала за ним, чтобы вооружиться им в битву. Мне казалось, что он зарыт неглубоко. Священники вырыли его и отчистили, и ржавчина сошла очень легко.

– Он был при тебе, когда тебя взяли в плен в Компьене?

– Нет; но он был при мне постоянно, пока я не уехала из Сен-Дени, после штурма Парижа.

Этот меч, так таинственно найденный и одержавший столько побед представлялся им заколдованным.

– А был этот меч освящен? Кто освятил его?

– Никто. Я любила его потому, что он был найден в церкви святой Екатерины, а эту церковь я очень чту.

Она чтила ее потому, что церковь была сооружена в честь одной из являвшихся ей святых.

– Ты не возлагала его на алтарь, чтобы он приносил тебе победу? (Бопэр имел в виду алтарь в Сен-Дени).

– Нет.

– Ты молилась, чтобы он приносил победу?

– А разве грешно призывать Божье благословение на свое оружие?

– Значит, в Компьене с тобой был другой меч? Какой?

– Это был меч бургундца Франке из Арраса, которого я взяла в плен при Ланьи. Я оставила его себе, потому что это добрый боевой меч - им очень ловко рубить.

Она сказала это очень просто; и разительный контраст между ее хрупкой фигуркой и суровыми солдатскими словами, которые так легко слетели с ее уст. заставил многих улыбнуться.

– А что сталось с тем, другим мечом? Где он теперь?

– А это есть в обвинительном акте?

Бопэр не ответил.

– Что тебе дороже - знамя или меч?

Глаза ее радостно блеснули при упоминании о знамени, и она вскричала:

– О, знамя мне дороже во сто крат! Иной раз я сама держала его, когда шла на врага, чтобы никого не убить.
– И она наивно добавила (нас снова поразило несоответствие между предметом разговора и ее нежной девической прелестью): - Я никого сама не убила.

Многие улыбнулись, и не удивительно - она выглядела такой нежной и кроткой. Не верилось, что она была в боях, где убивают людей; она казалась созданной совсем не для этого.

– А при штурме Орлеана говорила ты солдатам, что вражеские стрелы и ядра из их катапульт и пушек поразят только тебя?

– Нет, не говорила. И вот доказательство: более сотни солдат были ранены. Я говорила солдатам, чтобы они не робели и не сомневались, что они снимут осаду. Когда мы штурмовали предмостное укрепление, я была ранена стрелой в шею; но святая Екатерина пособила мне, и я выздоровела за две недели; не понадобилось даже слезать с седла и бросать мое дело.