С острой рогатиной я иду на охоту за тюленем и белым

медведем, прыгая через глубокие трещины, я хватаюсь

за ломкие синие льдины,

Я взбираюсь на переднюю мачту,

Влезаю в бочонок для вахты,

Мы плывем по северному морю, много света кругом,

Воздух прозрачен, я смотрю на изумительную красоту,

Необъятные ледяные громады плывут мимо меня, и я плыву

мимо них, все отчетливо видно вокруг,

Вдали беловерхие горы, навстречу им летят мои мечты,

Мы приближаемся к полю сражения, скоро мы вступим в бой,

Мы проходим мимо аванпостов огромного лагеря, мы проходим

осторожно и медленно,

Или мы входим в большой и разрушенный город,

Развалины зданий и кварталы домов больше всех живых городов

на земле.

Я вольный стрелок, мой бивак у чужих костров.

Я гоню из постели мужа, я сам остаюсь с новобрачной и всю

ночь прижимаю ее к своим бедрам и к губам.

Мой голос есть голос жены, ее крик у перил на лестнице,

Труп моего мужа несут ко мне, с него каплет вода, он

утопленник.

Я понимаю широкие сердца героев,

Нынешнюю храбрость и храбрость всех времен,

Вот шкипер увидел разбитое судно, в нем люди, оно без руля,

Смерть в бурю гналась за ним, как охотник,

Шкипер пустился за судном, не отставая от него ни на шаг,

днем и ночью верный ему,

И мелом написал на борту: "Крепитесь, мы вас не покинем".

Как он носился за ними, и лавировал вслед за ними, и упорно

добивался своего,

Как он спас наконец дрейфовавших людей,

Что за вид был у исхудалых женщин в обвисающих платьях,

когда их увозили на шлюпках от разверстых перед ними

могил,

Что за вид у молчаливых младенцев со стариковскими лицами,

и у спасенных больных, и у небритых мужчин

с пересохшими ртами,

Я это глотаю, мне это по вкусу, мне нравится это, я это впитал

в себя,

Я сам этот шкипер, я страдал вместе с ними.

Гордое спокойствие мучеников,

Женщина старых времен, уличенная ведьма, горит на сухом

костре, а дети ее стоят и глядят на нее,

Загнанный раб, весь в поту, изнемогший от бега, пал на плетень

отдышаться,

Судороги колют его ноги и шею иголками, смертоносная дробь

и ружейные пули,

Этот человек - я, и его чувства - мои.

Я - этот загнанный раб, это я от собак отбиваюсь ногами,

Вся преисподняя следом за мною, щелкают, щелкают выстрелы,

Я за плетень ухватился, мои струпья содраны, кровь сочится

и каплет,

Я падаю на камни в бурьян,

Лошади там заупрямились, верховые кричат, понукают их,

Уши мои - как две раны от этого крика,

И вот меня бьют с размаху по голове кнутовищами.

Мучения - это всего лишь одна из моих одежд,

У раненого я не пытаю о ране, я сам становлюсь тогда раненым,

Мои синяки багровеют, пока я стою и смотрю, опираясь

на легкую трость.

Я раздавленный пожарный, у меня сломаны ребра,

Я был погребен под обломками рухнувших стен,

Я дышал огнем и дымом, я слышал, как кричат мои товарищи,

Я слышал, как высоко надо мною стучали их кирки и лопаты,

Они убрали упавшие балки и бережно поднимают меня,

И вот я лежу на свежем воздухе, ночью, в кровавой рубахе,

никто не шумит, чтобы не тревожить меня.

Я не чувствую боли, я изнемог, но счастлив,

Бледные, прекрасные лица окружают меня, медные каски

уже сняты с голов,

Толпа, что стоит на коленях, тускнеет, когда факелы гаснут.

Отошедшие в прошлое и мертвецы воскресают,

Они - мой циферблат, они движутся, как часовые стрелки,

я - часы.

Я - старый артиллерист, я рассказываю о бомбардировке моего

форта,

Я опять там.

Опять барабанный бой,

Опять атака пушек и мортир,

Опять я прислушиваюсь к ответной пальбе.

Я сам в этом деле, я вижу и слышу все:

Вопли, проклятия, рев, крики радости, когда ядро попало в цель,

Проходят медлительные лазаретные фуры, оставляя за собой